Теперь его узкий, пятиэтажный фасад, опутанный сетью ржавых, трухлявых водостоков, подпирали с боков современные железобетонные «свечки». И старый дом стал похож на большую древнюю книгу, по недосмотру забытую хозяином на полке среди других, новеньких и глянцевых изданий.
Каждая его деталь, будь то бурые кирпичи, облупившиеся рамы или осыпающиеся фронтоны, были омыты временем, словно галька морскими волнами. Оконные стекла, покрытые многолетним слоем пыли, и полуразрушенные балконы прятались в темных простенках, как запавшие, потускневшие глаза на древнем морщинистом лице.
Даже днем, освещенный полуденным солнцем, дом №4 выглядел заброшенным и нелюдимым. Можно было часами стоять напротив единственного его подъезда, выходящего в переулок, но так и не дождаться момента, когда откроется деревянная, рассохшаяся дверь. Лишь редкие почтальоны по долгу службы приостанавливались здесь, торопливо просовывая в общий ящик газеты, журналы и какие-то квитанции, а затем, не оглядываясь, и с видимым облегчением спешили дальше по своим почтовым делам.
Темными вечерами, когда холодный ветер со скрипом раскачивал металлический фонарь над входной дверью, в окнах дома №4 загорался свет. И тогда сквозь пожелтевший тюль и заросли чахнущих на подоконниках растений случайный прохожий мог разглядеть немногие детали скудных интерьеров и чьи-то смутные силуэты.
Но зрелище это не грело душу. Наоборот. Ветер казался еще холоднее, а темнота – еще непрогляднее. Случайный прохожий зябко ежился на пустынной улице, и, подняв воротник, торопился вернуться к себе домой, где все было так знакомо, просто и понятно.
В один из теплых, солнечных сентябрьских дней к дому №4 по Горбатому переулку подошел Иван Тимофеевич Паляев. Он постоял перед входом, с сомнением разглядывая растущую возле подъезда, почерневшую от безысходности акацию, достал из кармана почтовую открытку и в который раз перечитал указанный на ней адрес. Сомнений не было: именно здесь проживает теперь его старший брат Феликс, исчезнувший с горизонта семейных событий почти тридцать лет назад.
«Дорогой Ваня, – сообщал в открытке Феликс неуверенным, шатающимся почерком, – хотелось бы встретиться с тобой как можно скорее. Болезни и прочие тяготы жизни незаметно подточили мое здоровье. Возможно, эта наша встреча станет последней, а я не хочу покидать этот мир, не увидев тебя на прощанье».
Эту открытку Паляев извлек из своего почтового ящика неделю назад, и все это время старался о ней не думать: Феликс остался где-то в далеком прошлом, залег в глубинах паляевской памяти холодным, мутным осадком, который так не хотелось тревожить. Давным-давно Иван Тимофеевич свыкся с тем, что между ним и братом