Она расправила, приложила к груди – а потом уж только повязала – платок. Спрятала свои бледные невесомые волосы – ни намеком не взывающие к пороку.
Уже за дверью Ольга Страждущая посмотрела на Нежина и в сердцах покачала своей убранной на чужой сомнительный вкус головой.
Облака. Безмолвные и послушные. Грустные, словно гениальные дети. Потомство чьего-то недоступного глазу союза. Сколько на них ни смотришь, счесть их не можешь. Одни – изумительные, другие изумляют редкой уродливостью. Их недолговечная неверная сущность, должно быть, родилась в самых далеких слоях атмосферы. Надо полагать, не обошлось без очередного, так милого древним кровосмесительства, неизбежного, если посудить, для первооснов, порожденных к тому же состоянием, весьма чуждым заветной морали.
Пилад мог теперь подолгу разглядывать небо в различных его брожениях. Прижавшись щекою к краю подоконника, он умиротворенно кивал царившей над ним невесомости и безмятежности. Где-то он шептал и понимал, что все эти созерцания стоят лишь самих себя и не более. Слишком уж туго приходится тем живописцам, что всецело отдают себя подобным – бесконечно восхитительным и бесконечно пустым – красотам.
Ольга со всей присущей ей аккуратностью регулярно покидала дом – который она, кажется, уже считала полноправно своим, – в основном по воскресеньям, но случалось, и в другие дни. Возвращалась обычно молчаливой и по-особенному хмурой. Пилад начал с волнением замечать за собой, что в такие минуты чему-то внутри него становится неуютно. Эта же обновка неумолимо толкала расспрашивать Ольгу о причинах ее плохого настроения и незаметно делать все, что ей пригрезится, только бы вернуть на прежнее место уже ставшую привычной улыбку напоминающих тесто губ.
Но после долгих внутренних приказов и насмешек он время от времени все же заставлял себя хранить молчание. Правда, никакого холодка, источаемого дыханием сохраненной гордости, по причине, для него не до конца ясной, не ощущал. Взамен ему вручали очередной рассказ о далеком деспотичном создании, которого отведали тысячей неуловимых раз и возле которого так терпеливо ждали Нежина. Поначалу тот пробовал уходить к себе, вызывая скорбь застывших на бледном лице водянистых глаз. Но постепенно, а более все же – вдруг, разговорился. Даже попробовал спорить с ревнивой исступленной женщиной. И нередко своей очередной репликой попросту ошеломлял. Приходилось его собеседнице краснеть против своего малокровного естества.
Их разговоры стали случаться практически ежедневно, по большей части – за едой. Нежин понемногу дал отвоевать эти избранные часы и проводил их отныне в скромном, но живом обществе, смущенный видом приготовленных для него блюд.
Ел он вместе с тем мало. Не в пример Ольге, наводящей на него близкое к страху удивление своим аппетитом и способностями,