Игры падших. Сергей Юрьев

тестировали на внушаемость, и у Лейлы в этой графе был стабильный ноль, что говорило о стопроцентной профпригодности по данному параметру. Значит, доктору Сапе придётся сегодня испытать небольшое разочарование: одна из «носительниц куриных мозгов», на которых он по велению Родины тратит своё драгоценное время, не поддастся его гипнотическому дару, даже если у него глаза от натуги из глазниц вылесут. Однако в сон действительно клонит… Но с этим можно бороться – есть масса способов поддержать в себе бодрость духа. Духа, духа, духа… Такие пристрастия как стремление властвовать, подавлять чужую волю, одерживать верх над тем, кто даже не бросает тебе вызова, имеют оборотную сторону – за ними стоит и вечная неудовлетворённость, и неспособность радоваться тому, что имеешь. Надежду подменяет вечная жажда, не поддающаяся утолению. Эта жажда позволяет достигнуть многого, но достижения не идут впрок. Вывод: доктор Сапа – несчастный человек, но его почему-то не жаль.

      Таня Кныш, кажется, окаменела, и её длинные золотистые локоны, которые слегка покачивает воздушный поток от вентилятора, теперь никак не сочетаются с неподвижным лицом и остекленевшими глазами. Теперь она похожа на великолепно исполненный манекен.

      – …бывший когда-то предметом её вожделенья. Как ни старайся, как не усердствуй спастись, нет ничего безопасней движенья навстречу грозным предвестиям, нам устилающим путь прямо по кромке рябых облаков, расцарапавших небо. Как ни старайся, на них не оставить следа…

      Голос его теперь стал подобен далёким громовым раскатам, и, как ни странно, слышать его приятно, хотя смысл сказанного ускользает, растворяется в лёгких перистых облаках с алой каймой отражённого света закатного солнца. А может быть – рассветного? Если так – то это меняет дело.

      – …и сон вашего разума порождает чудовищ, и всё, что вам остаётся – это постараться укротить их, подчинить своей воле. Но откуда взяться воле, если разум спит…

      На неглубоком снегу – вереница чьих-то следов, теряющихся за серым камнем, осколком скалы, свалившимся откуда-то сверху. Одна нога босая, другая – в туфле на невысоком каблуке и с заострённым носком. Большие рыхлые снежные хлопья медленно планируют с невидимого неба, из бесформенного нагромождения серых комков клубящегося тумана, похожего на поросший сталактитами свод пещеры. Слева – покрытая мелкими трещинами скала, уходящая отвесно вверх – в бесконечность. Справа – ничего, просто пустота, которую то и дело пересекают стремительные тёмные росчерки невидимого пера и тут же растворяются без следа. Где-то вдалеке шуршат раскаты грома, и холодно…

      Лейла льёт лиловый ливень, след лазурный оставляет, слабым пламенем пылает, белым облаком плывёт… Кто такая Лейла? Неважно. Вообще нет ничего такого, что бы имело значение, наверное, кроме того, что холодно – это неприятно, это надо срочно исправить.

      Скала начала мелко дрожать, паутина трещин стала гуще, из них повалил сухой пар, и в его струях мгновенно