Тем временем солнце вальяжно катилось по небесной синеве и время близилось к полудню. По правую руку от рыцарей, сквозь редеющий лес виделись просторные луга, где паслись завры. Тот вид завров, что сейчас могли наблюдать рыцари, был самым крупным в Линденбурге, их называли – длинношеи или длиннохвосты, кому как больше нравилось. Размеры этих животных могли достигать тридцати метров в длину, из них большая часть приходилась на шею и хвост, от того и такие прозвища. Ростом они не превышали пяти метров, а тело было самой массивной и крупной их частью. Чего только стояли толстенные ноги, похожие на колонны. С десяток этих животных сейчас брел по зеленым лугам, вытягивая длинные шеи и общипывая листву с редких на лугу, деревьев.
– Ну и жарища! – негодовал Готфрид, утирая пот со лба. – клянусь жареными цыплятами в своей седельной сумке, если бы можно было бросить вызов солнцу, я бы немедля заставил его прекратить нас жарить.
– И как бы ты с ним сразился, окажи солнце тебе честь поединком? – осведомился Леон.
– Ха! Да проще простого мой друг, – на что моему клинку крылья! Метну его в небеса точно серебряную молнию, и умчится мой ворон ввысь, разя небесный золотой щит, что пышет на нас жаром с неистовством дракона. – отшутился Готфрид в высокопарной манере друга, а уже про себя добавил:
«Обложил бы по полной я этого круглого наглеца крепким словцом, ответить-то ему нечем!»
Подобная манера речи была присуща многим эквиларам, любящим потягаться силами не только в схватке, но и риторике. Обладая душой неисправимого романтика, для Леона такие выражения были скорее обыденностью, но для него одного. Готфрид же прибегал к такого рода фразам много реже, отдавая предпочтение шуткам и подтруниванию в целом. Леон о чем-то задумался, а чуть погодя спросил:
– Ты уже дал имя своему мечу?
– Ничего не приходит в голову, а ты?
– Полночи терзался в сомнениях, но все-таки выбрал имя.
Готфрид присвистнул и вопрошающе посмотрел на друга.
– Розалинда, – ответил Леон и достав меч, поднял его в воздух, сквозь мельтешащие тени листвы просочился солнечный свет и забегал по гладкому и чистому лезвию.
– Полагаю в честь твоих любимых цветов и герба дома?
– Лишь отчасти, еще и в честь Розалинды Люпьер. Моего предка по материнской линии… мне порой кажется, что моя любовь к розам передалась от этой женщины.
– Ты не рассказывал о ней раньше.
– Признаюсь и думать не смел, что тебе это будет интересно.
– Еще как! Мне все интересно, что с тобой связано, мы ведь друзья, верно? Ты ведь и сам интересовался моими делишками,