В её комнате было ещё холодней. Не раздеваясь, она села на кровать. Душ давно закрыли, да и работал он два-три раза в неделю, а так хотелось бы… Хотелось мыться и мыться – тереть тело, пока не сойдёт кожа. Хотелось горячего чая, но газовая плита была в середине коридора на первом этаже. «Вахтерша только и ждёт, чтобы я вышла. К чёрту чай».
Она легла на кровать, прильнула лбом к окрашенной стене. Слёзы сочились сквозь сомкнутые веки, и слышался тихий гортанный стон. Бездонная пустота. Не желание кого бы то ни было видеть и маленькая смерть в одиночестве. Ничто не нарушит молчания. Эти несколько часов до утра – целая вечность. Ни человек. Ни животное. Только сжавшаяся мошка или ничтожная капля жидкости.
3
Вероника. Вера и Ника. Она не может понять саму себя и по наивности желает понимания от окружающих. Льётся кровь и перекись водорода. Жестокая борьба впереди. Разумеется, Вера и Ника пытались обойтись без крови, взрослели, учились договариваться между собой: одна убеждала, другая помалкивала. Кому-то покажется, что разговаривать с самим собой, дело не завидное, однако, упрекнуть некому, если никто не в курсе. В статье именитого психолога она прочла, что разговаривать с собой полезно. При том, психолог писал, как важно слышать себя, и она, осознав сею необходимость, решила вести монолог вслух. А чтобы не только слышать себя, но и видеть, делала это перед зеркалом. Психолог писал «взвесить за и против», «не топить индивидуальность в навязанных стандартах» и тому подобное, но вся продуктивность криков перед зеркалом сводилась к тому, что разбаливалась голова.
Вероника практиковала разговоры с собой не только в городе, где проживала в общежитии, но и в деревне, где родилась и до поступления в ВУЗ жила с родителями в бревенчатом домике. Этот домик стоял в ста километрах от города, здесь у неё была своя комната. По выходным она уединялась там, писала стихи, записывала удачные мысли, цитаты мыслителей и тексты песен любимых групп. В родительском доме пристрастие вертеться перед зеркалом получало свободу действий: не требовалось ждать, пока соседки по комнате разбегутся на учёбу, а родителей она не стеснялась.
– Мы живём в вакууме монотонности, – доносилось из спальни. – Я слышу, как скрипит вертушка проходной на заводе: утром и вечером, вчера и сегодня… Ты закрываешь глаза… Ты их открываешь, чтобы снова бежать по кругу… Я слышу, как слеза ударяется о пол и разбивается на осколки, словно ледяная… Жажда свободы, мечта о прекрасном дне, где всё было бы по-другому: кто-то подхватит твою ладонь и согреет своим теплом, кто-то поймёт тебя… Долгая череда тёмных дней… Ты засыпаешь в пустом вагоне – скоро твоя станция, а скоро конечная станция – только бы успеть…
Мама приоткрыла дверь и уставилась на усатое лицо дочери (усы были приобретены в городской лавке и использовались в качестве аксессуара к образу):
– Что ты делаешь? – удивилась она.
– Не мешай! – Вероника захлопнула