От столика, где он сидел сейчас, дыра была хорошо видна, и из нее кто-то лез наружу. Ветви вспучивались, местами слипались в гнилую кашу; плети гнулись, рвались с хлюпающим треском. Как завороженный, Ямщик смотрел на тонкие белые пальцы, царапающие пол, на женскую голову в косынке, на плечи, грудь, торс, затянутые в дешевое ситцевое платьице… Когда женщина выбралась, высвободилась, стало ясно, что движется она с медлительностью, неестественной для живого человека. Ноги гостья скорее волочила, чем переставляла. Бледная кожа отливала синевой, нос заострился, край косынки закрыл лоб, наползая на самые брови, а узел был плотно завязан под подбородком – иначе, наверное, нижняя челюсть отвалилась бы вниз. «Вы испугались, а я не боюсь, – произнес Дылда, прячась в далеком прошлом, чтоб не сказать, в другой жизни. – Вас не боюсь, трупов не боюсь. К слову, я патологоанатом. Зачем вы пишете про зомби?»
– Не пишу, – простонал Ямщик. – Про зомби.
Женщина мало походила на традиционных зомби, заполнивших киноэкраны в поисках чужих мозгов. Во всяком случае, она не демонстрировала ни агрессивности, ни признаков разложения. Обычная покойница, каких полно в больничных моргах; санитары подготовили тело для захоронения, закончили макияж, уложили в гроб, плачущие родственники вот-вот зайдут в зал прощания… Глаза покойницы были открыты, смысла в них читалось немного – голубые влажные пуговицы, пришитые на лицо куклы – но глядела женщина на Ямщика. Впервые в жизни на Ямщика глядели с такой ясной, такой пронзительной тоской. Она знает, понял Ямщик. Знает, что я ее вижу. Знает, что в любой момент, даже с больным коленом, я могу выскочить на улицу, и ей меня не догнать. Это тоска голодного по шипящему стейку, тоска пьяницы по бутылке «Курвуазье»; тоска по заветному, но недостижимому. Господи, да она же мне завидует…
Идти к Ямщику покойница не захотела. Своей жутковатой походкой, сходной с колыханьем гардин на слабом сквозняке, она прошкандыбала в зал и направилась к стойке, как если бы собиралась заказать чашечку капучино. Бармен скучал без заказов, он бы ей не отказал, но покойница обогнула стойку и встала у бармена за спиной. Пальцы женщины взялись за татуированные плечи парня, губы приникли к затылку – Ямщик сперва решил, что это поцелуй, но покойница стала с упоением лизать бритый затылок бармена. Пожалуй, начни она грызть череп, чтобы добраться до мозга, и грызня меньше покоробила бы Ямщика, чем это любовное вылизывание. Так кошка лижет котят, так первоклашка лижет эскимо на палочке, стараясь, чтобы хватило надолго. Надолго бармена не хватило: он мотнул головой, что, впрочем, не слишком помешало покойнице ласкать добычу, сощурился, прислушиваясь к чему-то дальнему, и вдруг сделался белый, как мел.
– Катерина, – позвал он. – Побудь на стойке, я покурю.
– Бледный ты, – отметила официантка.
– Ага, есть такое дело…
– Перекачался?
– Бухали вчера, сразу после зала.