Весь в ожиданье снега первого,
Когда в просветах – даль чиста.
Чем гость добрей, приём радушнее,
И ты двустволку и ягдташ
Оставил дома.
Что оружие,
Куда надежней карандаш!
Идёшь – сровняешься с рябинками,
И не покажутся вовек
Тебе
кровавыми дробинками
Их гроздья,
Добрый человек.
Предчувствие
Мелодия ещё в моей душе
Не родилась, как в оркестровой яме,
Но всё-таки предчувствие уже,
Всё заглушив, царит в партерном гаме.
Пока не все заполнены места,
И шум, как под шатрами балаганов,
Что может показаться – не проста
Задача успокоить меломанов,
Которые жуют, программки мнут.
Здесь кашель слышен, там раскаты смеха…
Волненье этих нескольких минут
Куда важнее шумного успеха.
Но вот уже погашен в зале свет.
Сейчас маэстро музыку разбудит…
И тут я умолкаю: смысла нет
Пытаться рассказать о том, что будет.
«Вот и всё. Ушла любовь от нас…»
Вот и всё. Ушла любовь от нас.
У меня в душе, как в чистом поле.
Осень. Предвечерний тихий час.
Только глухо, пусто – и не боле.
Высоко проплыли журавли
(Говорят, хорошая примета),
Но они растаяли вдали
Светлой литерой любви и лета.
И теперь моя душа пуста.
Вьюга бы скорей ворвалась, что ли?
До чего унылые места —
Даже места не нашлось для боли.
«Тот, кто несуетно умён…»
Познать тоску всех стран и всех времён.
Тот, кто несуетно умён,
Познает чуткою душою
Тоску всех стран и всех времён —
Она не может быть чужою.
Одна тоска другой сродни.
Как звуки плача в разных странах,
У всех людей сердца одни —
Они в одних и тех же ранах.
Ночные окна
Беда царит в зашторенном покое.
Недремлющие окна городов,
У вас во взгляде что-то есть такое,
Чему я дать названье не готов.
Я вашего покоя не нарушу,
Не запущу булыжником в стекло,
Но только не глядите прямо в душу,
И без того, поверьте, тяжело.
Пробуждение
Я спал.
Мне показалось,
Что на лоб легла тёплая ладонь.
В детстве,
Когда я болел,
Бабушка,
Чтобы узнать, есть ли температура,
Прикладывала руку ко лбу,
А мне казалось,
Что её рука снимает боль.
Я проснулся и зажмурился – солнце!
Солдаты шли…
Солдаты шли, сутулы, хмуры,
Дорогой чести – до конца.
Солдаты шли —
И пули-дуры,
Тупые капельки свинца,
Расплющивались о