– Привет.
– Привет, – сказала она.
– Хочешь яблоко? – я развернула кулек. Яблоки были огромные и желтые. Мы съели
по одному.
– Ты вьетнамку ждешь? – спросила я.
– Ее, родную.
– Так, значит, мы соседки! Меня туда два дня назад поселили. Я здесь уже два вечера дежурю. Похоже, она нашла где-то место поинтересней.
– Не придет – будем ломать дверь, – еще мрачнее стала Фиса.
Вот так мы и сидели, вяло перекидываясь фразами и недоумевая, что нам делать дальше. Я бы, конечно, сходила куда-нибудь, чего сидетьсиднем. Но Фиса, напуганная тетей, решила сидеть до конца – до победного.
Вьетнамка появилась часов в десять. Я лично ее совсем не ждала, ее ведь два дня уже не было, кто сказал, что она на третий обязательно явится? – так, сидела с Фисой за компанию. А Фиса была уже на пределе – вот-вот взорвется. По сравнению с маленькой вьетнамкой она выглядела громилой, и у меня сердце упало – как она на нее глянула. Я ведь ужасно не люблю скандалов. А Фиса, пожалуй, скандалить и не будет – сразу убьет.
Вьетнамка уже о нас все знала. Ответственные за поселение встретили ее на первом этаже и предусмотрительно предупредили, поэтому она направилась сразу к нам.
– Здравствуйте, меня зовут Ань.
И это тоже – очень важно. Потому что именно тогда все вокруг стало меняться. Сначала медленно и незаметно. А потом – все быстрее и быстрее… В этот момент мы изменили свои имена. И представились:
– Фиса.
– Ан… – Фиса зыркнула на меня, словно одергивая, – Тоня.
Это потом я только поняла, когда многие спрашивали, почему имя у нее такое дурацкое. А Фиса, она быстро сообразила. Ведь по-настоящему ее всегда звали Анфиса. Тоже с «Ан». Представляете, что бы у нас была за жизнь, если бы при каждом «Ан» вьетнамка вздрагивала и приветливо улыбалась в нашу сторону. Теперь я точно знаю – мы бы с ума сошли. Фиса, она всегда от всех отгораживалась. И тут, чтобы отделиться от вьетнамки, даже имени своего не пожалела. А меня, кстати, Антониной зовут. Друзья – Антоном. Но Фиса права, три «Ан» в одной комнате – это невыносимо.
С вьетнамкой этой у нас потом чуть международный скандал не вышел. Ну, пока мы посуду за собой не мыли, она на нас только круглыми глазами смотрела. Когда стали лекции прогуливать, а точнее – просыпать, она губы начала поджимать. Ну а когда к нам мальчик пришел за конспектами – скромный такой, робкий – и мы посадили его чай пить, она так по комнате заметалась, будто ее девственности лишают.
– Больная попалась, – определила Фиса.
И я быстренько с ней согласилась. Потому что если не согласиться, значит, не она больная, а мы. А мне и без того казалось, что мы все время что-то не то делаем. Но у Фисы чувства вины не было. Не приживалось оно в ее сердце. Ее сердце вообще ровно половину человеческих чувств не вмещало. Зато вторая половина,