1 января 2000 года
Лион, Франция. Общежитие беженцев
В длинном коридоре как выстрел раздался стук резко захлопнутой двери.
– Вот и старый век попрощался, – подумала Анна, глядя в закрытое ставнями окно.
Из дневника Анны
«В ту ночь мне приснился сон, который, наверное, никогда не забуду. Приснилось, что в небе – или в том месте, где обычно расположено небо, крутится огромная непонятная компьютерная программа. Меняется цвет и форма деталей, ритм этих перемен всё убыстряется и я должна успеть угадать логику перемен и принять нужную форму для того, чтобы эта программа приняла её в себя. Я тороплюсь изо всех сил, стараюсь, хотя чувствую, что у меня нет больше сил справляться с этой скоростью, но остановиться – значит умереть. Я становлюсь то красным кружком, то зелёным квадратиком, при этом знаю, что ещё немного – и я уже не выдержу, потому что скорость всех этих перемен становится сумасшедшей…»
* * *
Полежав немного, успокаивая дыхание, которое после этого сна было прерывистым, как плач, Анна попыталась перевести мысли на что-то другое.
«Вот и 2000 год! Какая-то нелепость – встретить новое тысячелетие в общежитии для беженцев во Франции… Где мои университетские друзья? Где мои подруги?»
Никакой радости от встречи 2000 года у неё не было. Даже любимый праздник не смог избавить от постоянной тоски в сердце. Кто-то из беженцев недавно посоветовал Анне просто жить – то есть жить одним мгновением – радоваться, если оно хорошее или печалиться, если нужно, но не замирать от постоянного страха перед будущим.
При этом никто в этом общежитии, кроме маленьких детей, не мог бы до конца забыть своё положение, которое на официальном языке звучало «Проситель статуса политического беженца»1 и не мог бы радоваться от души, забыв про своё неудобное положение просителя в чужой стране.
Иногда в общежитии раздавался плач – и все уже знали, что эта семья получила отказ на свою просьбу о беженском статусе и значит в течение восьми дней им нужно будет покинуть своё жильё здесь. Куда пойдут эти люди – никто этого не знал. Даже они сами.
Кроме того, автоматически прекращалась выплата пособий и взрослые с детьми – семьи – получившие такую бумагу в официальном конверте с французскими гербами, плакали напролёт дни и ночи. Они выходили на кухню, ни на кого не глядя, с красными глазами и все соседи их сторонились, боясь из суеверия заразиться таким страшным невезением.
И в каждую комнату по ночам натоптанными тропами приходили ко всем обитателям этого общежития одни и те же душные мысли: «А если откажут? Что делать? Куда деваться?» В комнатах-шкафах как будто пульсировала сжатая энергия страха всех этих загнанных в угол людей.
Вот так встретили это новое тысячелетие несколько десятков семей