Тунгусский робинзон
Под этим словом – укрывалось многое:
И лейтенант молоденький, и жажда куража,
Кавказ, и смерть друзей, опасная дорога
Над самой пропастью – по лезвию ножа.
И мужество в бою, и много разных тонкостей,
Оберегавшие бойцов от груза «двести»,
И радость от побед, и пытка грязной подлостью,
И неподкупность офицерской чести.
Под этим словом – укрывалось главное:
Незыблемость характера и вера в правоту,
Не глядя в то, что жизнь делилась надвое,
Его, кидая снова в пустоту.
Он Лютый – значит злобный, кровожадный
К врагу и наступающему зверю,
На первый взгляд, как – будто безотрадный,
С душевной болью переживающий потери.
Он просто Человек, Мужчина с главной буквы
Во всем он знает грань и чести рубежи,
Его богатство – нрав как кирза грубый
Он право «ангел», для спасения души!
Глава первая
СВОБОДА
Ближе к десяти, некоторые осужденные тринадцатого отряда учреждения УФСИН – 56 рассосались по зоне в поисках незабываемых «приключений». Зеки, работавшие на пилораме в ночную смену, до самого обеда дрыхли, не обращая внимания на лагерную суету.
В отряде было относительно тихо. Свободные, от работы, осужденные смотрели в культкомнате сериал на стареньком телевизоре. В углу отряда, где была вотчина «блатного комитета», шли какие – то таинственные тёрки. Шныри суетились, завешивая одеялами проходы и «шконки», чтобы спрятать «мероприятие» от посторонних глаз. Сюда обычно не заглядывал глаз контролера. Здесь лёжа на койке, отбывал, наказание вор в законе и смотрящий за лагерем Шаман.
На тумбочке, рядом с личным телевизором стояла, литровая банка свежезаваренного чифиря. Распаренная шапочка ароматного индийского чая, возвышалась над банкой, источая приятное благоухание, которое сквозняком разносилось по всему бараку.
– Ну, что сидим – кого ждем? – сказал Шаман, бросая на тумбочку пачку сигарет. – Ты, Лютый, не сиди, словно филин на суку? Твой день – ты и банкуешь! Тусани бродяга!
Сергей взял в одну руку банку, в другую алюминиевую кружку, несколько раз влил и вылил из нее горячий чифирь. Заварка, плавающая на поверхности кипятка, потревоженная таинством лагерного чаепития, прямо на глазах опустилась на дно, отдавая кипятку свой цвет, вкус и волшебный аромат.
– Шаман, а Лютый не жмот – поляну накрыл по – барски, – сказал Чалый, протягивая руку к коробке с шоколадными конфетами, которые на зоне были под запретом. – И чифирок судя по запаху крупнолистовой!
– Майский! Ты Чалый, на халяву готов и патыки грузински бодяжить, лишь бы кишку глюкозой набить! Ты же чифирь не пьешь!?
– Я берегу мотор! Чифирь – он клапана сушит. Так до инфаркта не далеко.
– Ты дурак, – сказал Шаман, – не знаешь, что подохнешь не от инфаркта. Тебя СПИД ждет.
– А че, я? Почему это от СПИДа? – переспросил осужденный, делая недовольную гримасу.
– Да потому, что ты Чалый, гомосячишь не по-детски – сказал спокойно Шаман. – Вся зона знает, что ты «петухов» жаришь в бане без разбора.
– Саныч, за базар отвечу – я уже давно никого не жарю! Скрывать не буду – рукоблудство практикую! Западло мне после «Булкотряса» свой «початок» в тухлую дырку пихать! На отвал я по приглашению Лютого приканал. Он, мне грев обещал – воровской.
– Какой еще грев, – переспросил Шаман улыбаясь. – Он на общак все отдал!
– Да, матрац я ему свой обещал, – сказал Лютый.
– Ладно, босяк – торчи, – сказал Шаман и закурил.
– Мне не жалко! Пусть глюкозу хавает, – сказал Сергей, запуская кружку с чифирем по кругу.
– Перед тем, как Лютый, свалит, я хочу слово ему сказать напутственное.
– Говори Шаман, твое слово дорогого стоит, – загомонили зеки.
– Бродяги, сегодня, от нас Лютый «по звонку» отваливает. Правильно сидел – по-нашему, по-людски и по-понятиям. Пальцы веером не топорщил, и с мусорами дружбу не водил. Восемь лет на бараке принял и косяков не порол. Вполне достойный арестант. Хочу пожелать ему фарта, и большую кучу бабла. Пусть у тебя Серега, душа и тело за все эти годы оттопырятся. На зону больше не попадай. Не твое это. А теперь давай – банкуй!
Сергей взял кружку, и повторно налив в нее арестантский напиток, запустил его на круг.
Зеки пили не спеша, каждый делая по паре небольших глотков, которые назывались «хапками». Шаман достал, из тумбочки небольшую икону, которую писал самобытный, лагерный «богомаз», и протянул Сергею.
– Держи бродяга! От всей души каторжанской, дарю тебе на память икону святую.