– Видимо, от этой стаи и оторвалась твоя первая добыча, – сказал Борис, вытягивая нож.
Гром, рык и чавканье пробуждают во мне какое-то брожение, дышу громче и чаще, губы узлом. Сверлю взором кровавую сцену дележки, ладонь тянется к Борису.
– Дай, – сказал я почти требовательно. Даже не удивился своей наглости.
Рука от нетерпения дрожит, наверное, Борис меня изучает, но затем ладонь ощутила приятную теплую тяжесть, пальцы оплетают рукоять по желобкам витков. Стискиваю нож и кастет так, что кулаки трясутся, на глазах пелена.
Я выдал боевой крик, с разбега прыжок в яму далеко вперед, рискую что-нибудь сломать, перекат через голову, в спину воткнулись камни, но боль только в радость, я уже берсерк, терять нечего, а смерть – обещание покоя.
Подробностей не помню…
Было много красного… и шторм звуков.
Очнулся на коленях в центре ямы, рядом раскорячено, как гигантская морская звезда, изодранное тело, я в крови весь, словно ею меня обливали ведрами, из груди свирепый свист. Всюду разбросаны тушки рычунов, одни заколоты, у других проломлены черепа, дырки от шипов кастета, на третьих сияют борозды лезвия, четвертые разрублены… У моих ног рычун с растерзанным горлом, его я, наверное, загрыз. Не помню, как, но знаю, что половину рычунов убил я. Но если бы не Борис, убили бы и меня.
Тяжелые шаги, громче, громче… Борис, опершись на дробовик, опускается сбоку на колено, дуло дымит, мне на плечо ложится горячая ладонь.
Мое злое дыхание постепенно переходит в судорожное, меня накренило, нос уткнулся в плащ, Борис приобнял, глаза наконец-то увлажнились, слышу свои хныки.
– Поплачь, – разрешил Борис. – Это агония. У всех так. И у меня было. Аж на восьмой день, вроде должен был привыкнуть, а все равно… Пуповина с прошлым рвется, это всегда больно. Щас пройдет…
И действительно. Прошло.
Борис дал фляжку с водой. Я присосался как клещ, но Борис не возражает. Губы от горлышка отрываются, выдох. Утираю сопли, Борис прячет сосуд в торбу.
Встает, помогает встать мне. Торба делится с его ладонью горстью красных цилиндров размером с сигары, те по очереди с щелчками ныряют в трубу под стволом дробовика.
– Расстрелял всего-то пять, – усмехнулся Борис. – Остальные твои.
Озираю кровавые плоды своей ярости, еще недавно от такой скотобойни меня бы вывернуло, а сейчас запаха крови даже не ощущаю.
– Что теперь? – спросил я.
Вопрос скорее философский.
– Сражаемся за возможность видеть, слышать, дышать, есть, пить и спать и другие простые вещи, которые в прежней жизни, дураки, не ценили. – Борис вернул лишние патроны в торбу, дробовик за спину, под плащ. – И радуемся каждому отвоеванному