– А что же в этом году? – спросил Турин. – Что они, умерли, или их сделали рабынями? А может, орки на них напали?
– Наверное никто не знает, – ответил старик. – Но она исчезла вместе с дочерью. А этот Бродда ограбил ее дом и растащил все, что еще оставалось. Все забрал, до последней собаки, а людей ее сделали рабами – кроме нескольких, кого, как меня, выгнали побираться. Я ведь много лет служил ей, а до нее – великому Владыке; зовут меня Садор Одноногий: будь проклят тот топор – кабы не он, лежать бы мне теперь в Великом Кургане. Как сейчас помню тот день, когда отослали Хуринова мальчика, – как же он плакал! – и она плакала, когда он ушел. Говорят, его отправили в Сокрытое королевство.
Тут старик прервал свою речь и с подозрением покосился на Турина.
– Я всего лишь старый болтун, – сказал он. – Не слушай меня! Приятно поговорить на старом наречии с тем, кто говорит на нем чисто, как в былые годы, но времена теперь дурные, и надо быть осторожным. Не все, кто говорит на светлом наречии, светлы душою.
– Это правда, – ответил Турин. – Моя душа мрачна. Но если ты принимаешь меня за шпиона с Севера или с Востока, немного же мудрости прибавили тебе годы, Садор Лабадал!
Старик, остолбенев, уставился на него; потом проговорил, весь дрожа:
– Выйдем на улицу! Там холодней, зато безопасней. Для дома истерлинга ты говоришь слишком громко, а я слишком много.
Когда они вышли во двор, Садор вцепился в плащ Турина:
– Ты говоришь, давным-давно ты жил в этом доме… Господин мой, Турин сын Хурина, зачем ты вернулся? Наконец-то мои глаза и уши открылись: ведь у тебя голос отцовский. Лабадал – только маленький Турин называл меня так. Он не хотел меня обидеть, – мы тогда были добрыми друзьями. Что же он ищет здесь теперь? Мало нас осталось, и все мы стары и безоружны. Те, что лежат в Великом Кургане, счастливее нас.
– Я не сражаться пришел, – сказал Турин, – хотя после твоих слов, Лабадал, мне захотелось драться. Но это потом. Я пришел за владычицей Морвен и Ниэнор. Что ты знаешь о них? Говори скорее!
– Почти ничего, господин мой, – ответил Садор. – Они ушли втайне. Ходили слухи, что их призвал к себе владыка Турин: мы ведь были уверены, что за эти годы он стал могучим владыкой, может, даже королем где-то в южных странах. Но, похоже, это не так.
– Не совсем, – ответил Турин. – Был я владыкой в южной стране, это теперь я сделался бродягой. Но я не звал их к себе.
– Тогда не знаю, что и сказать тебе. Но госпожа Аэрин должна знать, я думаю. Ей были ведомы все замыслы твоей матери.
– Как же мне поговорить с ней?
– Вот этого не знаю. Плохо пришлось бы ей, если бы застали ее у дверей, в тайной беседе с бродягой из изничтоженного народа, не говоря уж о том, что вряд ли получится ее вызвать. А такому оборванцу, как ты, не дадут пройти в тот конец палаты, к высокому столу – истерлинги схватят и изобьют, если не хуже.
И вскричал Турин во гневе:
– Ах, значит,