Когда Турину рассказали, как было дело, он разгневался и опечалился;
но поначалу он думал только о Белеге. Хлопоча над другом, он вспоминал свою жизнь в лесу, и гнев его обратился на себя самого. Сколько раз разбойники убивали чужаков, пойманных вблизи стоянки или на дороге, – а он не препятствовал им! И сам он не раз дурно отзывался о короле Тинголе и о Серых эльфах – и если с ними обращаются как с врагами, в этом есть и его вина. И он повернулся к своим людям и с горечью сказал:
– Как же вы жестоки! И жестоки без нужды. Не случалось раньше, чтобы мы мучили пленных. Живем мы как орки – что ж удивляться, если и ведем мы себя по-орочьи? Беззаконны и бессмысленны были все дела наши, ибо служили мы лишь самим себе, и разжигали ненависть в сердце своем.
Но Андрог возразил:
– Кому же нам служить, как не самим себе? Кого нам любить, если нас все ненавидят?
– По крайней мере, я больше не подниму руки ни на эльфа, ни на человека, – ответил Турин. – У Ангбанда и без меня довольно прислужников. Если другие не согласны дать такую же клятву, я стану жить один.
Тут Белег открыл глаза и приподнял голову.
– Не один! – сказал он. – Выслушай наконец мои вести. Ты не изгнанник, и напрасно носишь ты имя Нейтан. Все твои вины прощены. Тебя искали целый год, чтобы с честью призвать тебя вернуться на службу к королю. Нам очень не хватает Драконьего Шлема.
Но Турин не очень обрадовался этим вестям, и долго сидел молча: когда он услышал слова Белега, на него снова пала тень.
– Подождем до завтра, – вымолвил он наконец. – Тогда я решу. Как бы то ни было, завтра надо уходить отсюда – не все, кто ищет нас, желают нам добра.
– Добра нам никто не желает, – проворчал Андрог и косо глянул на Белега.
К утру Белег уже пришел в себя – в те времена эльфы выздоравливали быстро. Он отвел Турина в сторону.
– Я думал, ты обрадуешься, – сказал он. – Ты ведь вернешься в Дориат?
И Белег принялся уговаривать Турина вернуться. Но чем больше он настаивал, тем больше упрямился Турин. Тем не менее он подробно расспросил Белега обо всем, что было на суде. Белег рассказал все, что знал. Наконец, Турин спросил:
– Значит, я не ошибался, считая Маблунга своим другом?
– Скажи лучше, другом истины, – ответил Белег, – и это вышло к лучшему. Но почему же ты не сказал ему, что Саэрос первым напал на тебя? Все могло бы выйти по-другому. И теперь ты бы с честью носил свой шлем, а то опустился до такого, – добавил он, покосившись на разбойников, развалившихся у входа в пещеру.
– Быть может – если для тебя это значит «опуститься», – сказал Турин. – Быть может. Но вышло так. У меня слова застряли на губах. Он еще ни о чем меня не спросил, а в глазах у него читался укор за то, чего я не совершал. Да, прав был король эльфов – я высоко возомнил о себе. И не откажусь от этого, Белег Куталион. И гордость не позволит мне вернуться в Менегрот, где все будут смотреть на меня с жалостью и снисхождением, как на нашалившего и повинившегося мальчишку. Меня прощать не за что,