Получив приказ оставить Кагету, Карло не то чтобы забеспокоился о Хаммаиле, скорее начал испытывать некоторую неловкость. Жил себе молодой казарон, упитанный и красивый, чего-то хотел, о чем-то думал, родную казарию терпеть не мог, мечтал осесть в империи и добился-таки своего. Перебрался в Паону, женился на гайифской девице, не из самых красивых, зато с влиятельной родней, пошли дети… И тут родня жены хватает за горло и тянет в неприятное отечество, да не кем-нибудь, а казаром! Имперские сановники сыплют любезностями и подачками, обещают всяческую помощь, и вот ты среди тупых, неотесанных дикарей – такой просвещенный, такой утонченный, такой нужный великой Гайифе! Как тут не напялить корону и не водвориться во все эти дворцы?
И все бы хорошо, только у доброй половины страны имелся другой казар. Сперва Лисенок казался временной помехой, а трон, пусть и неустойчивый, надежно подпирала империя, теперь же ей стало не до Кагеты. Как Паона обещает, заверяет и бросает на произвол судьбы, Карло испытал на собственной шкуре, сейчас пришла очередь Хаммаила. Симпатий ни он, ни его Антисса не вызывали, однако чувствовать себя Забардзакисом было противно.
Изворачиваться и крутить маршал не любил, но, не желая обострений, заставлял себя быть дипломатичным. Его пригласили для важной беседы, и он поехал, хотя Курподай намекал на возможные неприятности, Ламброс советовал взять охрану посильней, а Левентис – отказаться под благовидным предлогом. Сейчас, перед золочеными дверьми, на которых били крыльями голенастые цапли, гайифец жалел о своем чистоплюйстве, но отступать было поздно, да и не зарежут же его, в конце концов!
Дежурный казарон в малиновых сапогах и с золотой полутарелкой на груди протянул лапу к шпаге, Капрас положил руку на эфес:
– «Моя шпага – моя честь, моя честь – честь империи».
Двусмысленная гвардейская шутка сработала – казарон отступился, и Карло вошел в узкий расписной коридор. Сбереженная шпага в такой щели была бесполезна, но маршал не встретил никого, кроме спешившей по стене навстречу усатой рыжей твари, слишком похожей на таракана, чтобы быть кем-то иным. Коридор упирался в дверь, на которой красовалось оранжевое солнце с глазами и ноздрями, однако без рта. Немое светило стерегло двойную комнату – в ближней, большой, журчал одинокий фонтанчик, в дальней, полукруглой, виднелся низкий, заставленный кувшинами и блюдами стол, за которым расположились дама и трое мужчин. Хаммаил вводил в бой семейный резерв, и резерв этот был последним.
Капрас поклонился. Сухощавый, одетый по-имперски господин выбрался из-за золотого ведра с оранжевыми розами, видимо, это был тесть казара. Карло с ним еще не сталкивался – батюшка Антиссы блюл семейные интересы при императорском дворе, и его появление могло означать многое.
– Насколько я успел понять, – предполагаемый Каракис-старший улыбался совершенно по-паонски, что отнюдь не вызывало у маршала нежности, – владыка Кагеты принимает гостей сидя. Положение, увы, обязывает,