Раннее утро, по-зимнему серое и угнетающее именно отсутствием красок. В спальне на втором этаже небольшого особняка почти в самом центре Бристоля молодая черноволосая женщина открыла глаза и с тоской посмотрела в окно. Снова все то же, что и вчера, снова тот же пейзаж, та же серость, та же сырость. Вот уже несколько лет она никак не могла отделаться от ощущения, что в одно прекрасное утро откроет глаза – а за окном совершенно другой пейзаж, и нет никакой Англии, она – дома, в России…
Марина потянулась в постели и тут же поежилась – прохладно, промозгло. Машинально проведя рукой по второй половине кровати, она обнаружила отсутствие мужа и усмехнулась про себя: «Вот же настырный! Такая мразь на улице, а он бегает».
Выбираться из теплой постели не хотелось, но традиция провожать в школу сына не нарушалась, а потому Марина со вздохом откинула одеяло и ногой нашарила тапочки.
– Грегори, пора вставать! – крикнула она, высунув голову в приоткрытую дверь.
– Я уже встал, мамуля, – раздалось в ответ.
– Отлично! Я в душ – и идем завтракать.
После завтрака Марина Коваль проводила сына до школьного автобуса (вот уже полгода, как Грегори наотрез отказался ездить в школу на машине с матерью или отцом, мотивируя это тем, что большинство одноклассников добирается на автобусе и ему тоже хочется быть как все), перекинулась парой слов с мужем и направилась в кабинет. Открыв ноутбук, она с замиранием сердца посмотрела на значок почты – там мигал белый конверт. «Господи, ну наконец-то! Наконец-то!» Марина ждала этого письма вот уже неделю – как раз столько времени прошло с момента возвращения Мышки, ее подруги, с так называемой «исторической родины» Коваль. Такая традиция установилась несколько лет назад, когда Марина была вынуждена эмигрировать в Англию, бросив в родном городке свой бизнес, сомнительные связи и оставив дорогую сердцу могилу первого мужа. Мышка раз в год ездила туда, навещала кладбище, отвозила деньги сторожу, смотрела, чтобы все было в порядке, а потом подробно писала о поездке Марине. Мышкины письма скорее напоминали отрывки из книги, в них не было обращений, зато изобиловали воспоминаниями, но Марине это не мешало – чтение их давало ей иллюзию собственного присутствия там, дома, – потому что считать домом Англию она не привыкла даже с годами.
Всякий раз, получив письмо, Коваль долго не могла заставить себя открыть его – словно там содержалось что-то ужасное. Вот и сейчас она глубоко вздохнула, посидела пару минут с закрытыми глазами и только после этого нажала на мигающий конвертик в углу экрана.
«…Самолет взлетел. Наконец-то. Думала, так и умру от холода в аэропорту. Несколько часов лёта, потом еще машиной – и я на месте. Посплю, потом сразу на кладбище. Только бы мороза не было, иначе придется откладывать все и сидеть целый день с домработницей, обжираться ее изумительными вкусностями, которые она специально приготовит еще сегодня. Разговаривать, вспоминать и опять плакать. У меня там и так глаза все время на мокром месте, а уж в компании с этой милой женщиной – вообще беда. Но ведь ей больше не с кем вот так посидеть и поплакать – люди, которые в курсе этой истории, не могут себе позволить обсудить ее с ней, и остаюсь только я. И вот уже который раз я иду по сценарию, который знаю до запятых… Но не ехать тоже не могу. Я обещала.
Почему воспоминания так мучительны? Даже если это хорошие воспоминания? Почему картинки из прошлого так меня напрягают? Даже если это картинки, иллюстрирующие счастливые моменты? Израиль, например, или водохранилище, где мы отдыхали? Да много еще чего – мои приезды к ней, ее приезды ко мне, совместные поездки куда-то…
Не хочу вспоминать, не могу…
Слава богу, в N. не так холодно! А то среди ночи, да в машине, пусть даже это вполне комфортабельный «Мерседес», да по лесу… Но встретивший меня человек прекрасно знает, как я все время мерзну, поэтому на заднем сиденье покоятся термос с кофе, подушка и теплый плед.
– Вздремните, ехать долго, – эта фраза повторяется всякий раз, когда я приезжаю.
Я сплю почти до самого дома, хотя и выпила много кофе. Уже во дворе особняка, где мне предстоит провести четыре дня, я просыпаюсь. Вот тут действительно все поменялось… Хозяин – первый человек в небольшом городке – мог себе позволить эти изменения. Я очень не хотела останавливаться именно здесь, мне тут неуютно и неловко. Но Маринка настояла. Ладно, выживу как-нибудь».
Марина закрыла глаза, стараясь воскресить в памяти ту самую дорогу от аэропорта до своего бывшего дома – длинную трассу в лесном массиве, по которой она столько раз сама гоняла на «Хаммере» – и одна, и с Малышом – первым мужем, и с Хохлом – мужем нынешним, и с той же Мышкой, отчаянно боявшейся этих поездок. Легкое чувство вины холодком тронуло Марину изнутри, возле сердца, – она помнила, насколько не любят друг друга Мышка и Виола, потомственная ведьма, бывшая некогда самой близкой подругой Марины. Но позволить Мышке остановиться в гостинице Коваль не могла, а потому и настояла, чтобы она жила у них. «Ничего, вернулась ведь, все в порядке – значит, не подрались», – отрешенно