– Ты хочешь сказать, что он – помещик? – ужаснулась Полина.
– Возможно и так, а может, хозяин хутора, мельник или пасечник – любой человек, имеющий дом и участок земли в безлюдном месте.
Графиня Брюс явно опешила. Скорее всего, она подозревала, что в уезде бесчинствуют пьяные мастеровые или лобазники, но Орлову сейчас переживания кузины не тронули.
– Поля, вспоминай хорошенько! – приказала Агата Андреевна. – У меня после разбора ваших записей осталось такое впечатление, что никто из помещиков, кроме молодого Островского, в уезд в этом году не приезжал. Я говорю о том, что человек приехал, поселился в уезде и прожил там по крайней мере до времени исчезновения последней из девушек.
Полина надолго задумалась и наконец подтвердила:
– Да, только Лаврентий один и приехал. Отца похоронил и остался. Больше никого вспомнить не могу. А мои соседи что тебе написали?
– То же самое… Понимаешь, какая штука, этот Островский – единственный новичок, умеющий убивать. Раз вернулся с войны, значит, ему уже случалось это делать. Хотя, скажу честно, я не вижу причин, зачем ему это понадобилось. К тому же у Островского не мать, а мачеха. С одной стороны, это – подходящий расклад, ведь женщина с большей вероятностью проявит жестокость по отношению к чужому ребенку, чем к собственному, но с другой – эту Иларию все как один описывают покорной женой – затворницей.
– Да уж! Я её за двадцать лет и видела-то всего раза три, причём в последний – на похоронах. Внешне Илария казалась броской, но всегда молчала, глаза прятала, – вспомнила Полина. – Я по молодости думала, что Валерьян скрутил бедняжку в бараний рог – отыгрался за свою жизнь с Марианной.
Агата Андреевна уже сообразила, что Валерьян – это тот самый отец-игрок, которого приехал хоронить раненый офицер, а Марианна – его умершая мать.
– Расскажи-ка мне о родителях этого Лаврентия, – попросила Орлова.
– Марианну я почти не помню, она умерла в тот год, когда я вышла замуж и переехала в Григорьево. Слышала сплетни, будто о ней до замужества ходило немало толков – вроде бы она дворовых мужиков жаловала. Но Валерьяна это не остановило, он о приданом думал. После смерти первой жены он вновь проделал тот же фокус с Иларией. Тогда все его очень осуждали, ведь новобрачной не исполнилось даже шестнадцати, а Островскому перевалило за сорок. Мог бы из приличия и не спешить: траур соблюсти,