– А я вам точно говорю, именно здесь была древняя река Стикс, по которой Харон возил души в царство мертвых, – прошептала в темноте Клавка, но ее уже никто не услышал.
Борис Викторович Таль, которого все студенты, а за ними и весь преподавательский состав называли не иначе, как Борвиталь, проснулся задолго до рассвета. Тихонечко натянул рубаху, полотняные штаны и, ступая еле слышно, вышел во двор.
Вся Академическая дача еще спала. Он побрызгал из рукомойника себе на ладони и глядя в мутноватый обломок зеркала, пригладил редкий рыжий пух, обрамляющий лысину. Отступив назад, он чуть не опрокинул банку с уайт-спиритом, в которой студенты отмачивали кисти после этюдов. На звук из-под крыльца выскочил Шарик, дружелюбный пес безобразной дворовой породы, из-за которого к домику педагогов крепко приклеилось название «Шарикова дача», и весело завилял хвостом.
В это утро воздух был особенно свеж, хотя лето тысяча девятьсот тридцать девятого года выдалось на редкость жарким. Приходилось даже переносить часть пленэров под сень деревьев на территорию дачи. Студенты только радовались – каждый удобный момент отставляли этюдники и прерывали работу веселыми чаепитиями. Педагоги, впрочем, тоже не возражали. А сам Борвиталь даже написал прелестную жанровую картину с девушками-студентками в саду за столом: крупная Вера в плетеном кресле, задорная Оленька с двумя косицами, в красном платьице, Клава Кочубей и прильнувшая к ней Марея – застенчивая, но талантливая акварелистка, которой с трудом давалась письмо маслом.
Полноватый Борвиталь плохо переносил жару, потому-то он и решил захватить рассветные часы для серии зарисовок. Время практики заканчивалось, осталось буквально несколько августовских дней – и в Москву, в Москву… отчетный показ, новый курс…
Борвиталь подхватил этюдник и вышел за калитку. Пес Шарик увязался было за ним, но вскоре отстал, заинтересовавшись чем-то в придорожных кустах. Судя по веселому лаю, охотился на ящерицу или поджарого и драчливого крымского зайца. Не с голоду – питался пес не хуже самих преподавателей, – а исключительно развлечения для.
Борвиталь направлялся на мыс Меганом. В предутренней прохладе взойти на нависающую над морем скалу ему не представлялось сложным. Вон покойный поэт Максимилиан Волошин тоже далеко не худой был господин, а пешком регулярно ходил из своего Коктебеля и в Феодосию, и в Судак, и даже сюда захаживал… Да не один, а с целой когортой маститых художников – тут перебывали и мирискусник Константин Кандауров, и мэтр живописи Богаевский, а в тринадцатом году вместе с ними здесь работали Рогозинский, Оболенская, Хрустачев и совсем тогда еще молодой живописец Людвиг Квятковский. Борвиталь сам читал в шутливой рукописной газетке «Коктебельское эхо», что участников той поездки в Козах ждали «дни работы и зноя, ночи бездумного сна и неожиданных пробуждений из-за сколопендр, пауков и фаланг».
Да и сам Борвиталь не впервые проделывал этот путь, привык уже – и где нога скользит, знал, и где камешек на