По властной, спокойной манере держаться капитан сначала принял его за фискала или иного чина из администрации. Сейчас чиновники (ох, прав Плешивый!) такую власть взяли без узды и опаски, что в горле пересыхает от злости. Впрочем, быстро сообразил, что те бы назвались сразу. Этот – нет, словом не обмолвился. Значит, из простых будет. Ну, так простонародье должно знать свое место, а не ходить так, будто никогда не гнуло спину в поклонах!
Евдаксион сам знал за собой этот грех – боялся он власть имущих. Еще с детства, наверное, с тех давних пор, когда босоногим мальцом все время слышал про «них», которые «могут все». В море ничего не боялся, и шторма его били, и с пиратами приходилось рубиться, и однажды чуть не угодил в плен к зловредным арабам-нехристям, ушел с кораблем лишь чудом, за счет собственной лихости и нахальства. А стоит увидеть какого-нибудь демагога (так, на греческий манер, называют теперь чиновников) – сразу дрожь в коленях и на душе как-то нехорошо делается. Неуютно от робости.
Разозлившись, что гость, скорее всего, заметил его первоначальный испуг, Григорс расправил усы, обстоятельно прочистил глотку вином и начал куражиться. Да чтоб ему обжениться на морской каракатице, сочащейся слизью, чтоб ему тысячу лет не ступить на берег, чтоб ему опиться гнилой водой до опухлости рук и ног! Да пусть хоть всю «Божью милость» усадят высокопоставленными особами, а он, Евдаксион Григорс, удачливый купец, уважаемый член Лиги мореходов и корабелов, известный на побережье капитан, не собирается ни в какие Символы. У него свои дела и заботы. Важные дела и многочисленные заботы. «Про которые случайному человеку знать без надобности!» – мстительно передразнил он.
Перед простым человеком почему бы не показать гонор?
Миак слушал капитана, не меняясь в лице. Даже как будто с некоторой скукой, как пожилой учитель наблюдает за проделками очередного юного оболтуса, пришло в голову Григорсу.
– Сто золотых солиди за этот рейс, – прервал он излияния капитана. – Десять – сейчас, остальные в устье Дуная.
– А… – Григорс поперхнулся. – Сто?..
Гость смотрел все так же спокойно.
– Я не ослышался, уважаемый господин?! Сто золотых? Не семиосисов, не тремиосисов, сто полновесных солиди, уважаемый?
Плата раз в двадцать превышала ту, которую Григорс запросил бы, окончательно обнаглев. А честно сказать, согласился бы и за пять серебряных милиарисиев, тоже цена высокая…
– Именно. Сто! Десять – сейчас, остальное – на Дунае, – повторил Миак и небрежно, словно пригоршню медных нумий, бросил на стол кошель грубой кожи. Внутри приятно, мелодично звякнуло.
Капитан быстро накрыл кошель широкой ладонью. Дернул завязки, заглянул внутрь и невольно расплылся в глуповатой улыбке. От радости чуть было не ляпнул, что за такую плату хоть собственную душу готов заложить. Удержался лишь в последний момент – а ну как спросит на самом деле?! В смысле – душу…
Едят его рыбы, кто знает, кто этот гость,