– Мой милый! – говорила она, – охотно отдаю я жизнь, чтобы спасти тебя. Я не могла бы жить с моими сиротами. И радостно, с любовью отвергаю я благо жизни и блеск молодости…
„Отец и мать твои, которым подобало б
Вступить в чертоги смерти для спасенья сына
Великодушной смертью, – измучили тебя,
А ты – единственным у них был сыном.
О, мы вести еще могли бы радостную жизнь;
Ты не был бы лишен супруги, не остался бы,
Скорбя, один хранителем сирот!
Но так устроил горький бог.
Конечно, как отец, детей ты носишь.
Не менее, чем я сама. Не допусти же,
Чтобы они лишились права здесь,
В дому их матери, господствовать. Не дай
Им матерью такую женщину, что ниже
Была б меня достоинством. Она
Из зависти наложить дерзко руки
На них… Молю, исполни же ты эту просьбу…
Адмет, заливаясь слезами, обещал никогда не вводить в дом к себе другой жены:
– Как в жизни, так и в смерти ты мне пребудешь единственной и верной супругой.
Объятый глубокою скорбью, Адмет стал готовиться к погребению умершей супруги и всему народу повелел целый год носить по ней траур. Плакали фессалийцы о смерти царицы и славили ее как благороднейшую и великодушнейшую из жен, когда-либо живших; остригли волосы, облеклись в траурные одежды, остригли гривы лошадям. В это время к Адметову дому подошел Геракл. Адмет, вышедший на ту пору из дома, узнал его и встретил дружески. Как ни старался царь скрыть печаль свою, Геракл догадался, что в доме случилось какое-то несчастье, и хотел уже искать гостеприимства в чьем-либо другом доме. Но Адмет, никогда не отгонявший от своей двери чужеземца, так уклончиво отвечал на вопросы Геракла, что уговорил его войти в дом свой.
Геракл поверил, что в доме умерла дальняя родственница.
Адмет велел слуге отвести пришельца в покой, предназначенный для приема гостей, сам же отправился совершать погребение супруги. Усталый от продолжительного пути, Геракл с наслаждением вкушал предложенную ему пищу и пил вино, и когда вино начало горячить его кровь, он увенчал чело свое