– Долго? Зяма, что значит долго? Библия, к примеру, отмеряет нам сто двадцать лет – это долго? – Доктор Петя очень красиво наполнял рюмки, всегда до краев и не проливая ни капли.
– Это прилично.
– Но, к сожалению, друг ты мой ситный, сие нам пока не подвластно. – Он отсалютовал Зимину рюмкой, и они выпили. За окнами безразлично шумела Москва.
– Как думаешь, лучше этого бывает? – спросил доктор, обдумывая коньячное послевкусие.
– Есть, cемидесятилетний. Для членов Политбюро.
– Пробовал?
– Не наливали. Но видел.
– Ну и пусть старенькие радуются. Нам и этот хорош.
– Может, из-за него так долго живут на Кавказе?
– Допьем – поймем, Зяма, ха-ха-ха. Долгожителей, кстати, гораздо больше на Окинаве, Сардинии, в Сан-Диего и в Коста-Рике.
– Почему?
– А никто не знает, почему у них программа старения работает так медленно. А ты что, хочешь долго жить?
– Было бы неплохо.
– Да брось! Жить, изглоданным болячками?
– Так ребята эти в Армении вроде неплохо себя чувствуют.
– Выпиваем за качественную жизнь?
– Конеч-но! – Коньяк прекрасно подходил их разговору.
– Так вот, запомни, даже долгая старость – это не качество. Это ошибка природы. Да, да, да, удивленное лицо твое выдает жертву школьной программы.
– То есть я?
– Ты уже стареешь, не замечая этого, клеточки твои того, тю-тю.
– Я не хочу, это не честно.
– Вот! Человек должен оставаться молодым, сколько захочет. И я добьюсь этого.
– Петя, с этого дня твоя фамилия – Дарвин!
– Тогда твоя – Ван-Гог!
Вспоминая эти молодые разговоры, Зимин нащупал в кармане баночку с Петиным лекарством, радостно ощутил легкость во всем теле и, еще раз поздравив себя с другом-провидцем, двинулся к вокзалу, совсем не понимая, куда денет себя до отправления обратного поезда.
И вдруг словно кто-то дернул его за рукав, заставил повернуть в узкий проход между домами и остановил перед открытой черной дверью. Изнутри тянуло горьким запахом жареного кофе и звучала тягучая, терпкая музыка, сложенная из повторяющихся переливов струнных, которые соединялись с распевом почти кастратной высоты голосов. И что-то откликалось в русопятой душе Зимина и пространному звуку зурны, и крику муэдзина с минарета – возможно, его прапрабабушка согрешила с заезжим сарацином.
Внутри было совсем пусто.
Стена возле барной стойки была оклеена афишами. Одна приглашала на будущую выставку Сони Делоне. На второй Зимин с нескрываемым изумлением прочитал имя Параджанова.
Еще вчера здесь, на острове между Северным морем и Атлантическим океаном, кто-то смотрел переполненные язычеством и невероятной радостью жизни «Тени забытых предков». А сегодня здесь появился он, с ожившими армянскими