Евпатий протянул Лагоде руку, и тут же перед его внутренним взором появилась не кормилица его дочери, а красавица Доляна. Высокая, стройная, черноволосая. Воспитанница князя жила в тереме Юрия Ингваревича на женской половине и была ему как дочь. Выросла и расцвела она на глазах Евпатия. И ранила его своими черными быстрыми глазами и задорным смехом прямо в сердце. Было это всего лишь раз прошлым летом.
– Ипатушка, – со стоном выдохнула Лагода, приподняв шерстяное одеяло и юркнув под него. – Соколик мой…
Евпатий обнял податливое белое тело, всматриваясь в черты лица склонившейся над ним женщины. Ее волосы щекотали ему кожу, ее круглое бедро прижималось к его ноге, пышная грудь распласталась по его груди. Он вздохнул и прикрыл глаза, чувствуя, как женская рука гладит его по щеке, как горячие губы Лагоды шепчут ему на ухо нежные слова. Как ее пальцы скользят по его лицу, разглаживая складки возле губ и глаз, как она водит пальцами по его губам, бровям.
Лагода всегда находила нужное время и нужные слова. Она приходила в его постель очень редко. Сама. Они никогда не разговаривали с ней о своих отношениях. Ни до, ни после. Она была не похожа на других женщин. И покойная жена Коловрата Милава, и другие, которые у него были после ее смерти, они всегда отдавались его ласкам, его желаниям. И только Лагода умела ласкать сама, и это Евпатию нравилось. Она приходила как сладкий сон, погружала его в пучину наслаждения и так же тихо исчезала. И потом он видел только ее глаза. Внимательные, теплые. Каждый день он встречал ее в доме и понимал, что Лагода наблюдает за ним, беспокоится за него. И как только поймет, что совсем тяжко стало княжескому воеводе и отцу ее любимой Жданушки, снова придет ночью.
Сегодня Лагода была странной, какой-то печальной. Она меньше целовала Евпатия и больше гладила его руками. Она ластилась к нему и пыталась заглянуть в глаза. Было сегодня в ней что-то покорное, умоляющее. Что произошло? Уж не больна ли?
– Ласочка ты моя, – прошептал Евпатий, приподнимая лицо Лагоды за подбородок. – Что ты?
– Не губи любовь, прошу тебя, – отвечала женщина, пытаясь потереться о его грудь лицом и прижать его пальцы к своим губам. – Вспомни себя, ведь сердцу не прикажешь, а коли прикажешь, то сердце можно остудить до последнего дня своего.
– Да что с тобой?
– О Жданушке говорю, о кровиночке нашей.
– Ты об Андрейке Живко говоришь мне? – нахмурился Евпатий.
– Люб он ей, не надышится она им. И Андрей души в Жданушке не чает. Голубок с голубицей. Не губи.
– Да хорошо ли ты его знаешь? – со вздохом спросил Евпатий. – Откуда знать тебе, что счастливица Ждана с ним будет?
– А они сами поймут, им сердечки подскажут. Ведь любовь она свыше дается, она не разумом понимается, она через сердце проходит. Ты приглядись к нему, Ипатушка, может, и глянется он тебе. И статен, и при князе все время, в милости его. Ты ведь не вечен, придет время, когда другой