Я всхлипнул и пополз прочь – к единственному укрытию на пупырчатой шкуре площади – Лобному месту. Охотники продолжали стрелять, но им пока хватало другой дичи, а может быть, в меня трудно было попасть из-за валявшихся повсюду тел, во всяком случае, я почему-то все еще был жив. Меня колотила крупная дрожь, руки и ноги совершали странные самостоятельные движения – куда больше движений, чем требовалось для того, чтобы ползти. Челюсти до хруста свело судорогой.
Какой мороз, плакал я. Какой страшный мороз!
Белесый камень Лобного места обжег руку холодом. Я поднял голову. Красно-белая лента трещала на ветру и билась о парапет, словно пыталась обнять, втянуть его в общее пространство площади. Но не могла. Здесь кончалась ее власть. Как же мне было страшно! Как хотелось повернуть назад и уползти поскорее прочь от этой полоски, в ярости рвущей камень! Но я не повернул. Впервые в жизни я пересек красно-белую запретительную ленту, впервые выполз из разрешенного пространства, где нельзя то и нельзя это, туда, где можно все. Может быть даже можно спастись… Может быть даже…
– Смотри, один уходит! – раздалось вверху.
Я замер на мгновение, а потом с облегчением перевернулся на спину. Теперь можно и это. Теперь можно ни о чем не думать и ничего не бояться. Потому что произошло самое страшное.
Над парапетом показалась рука охотника, и сейчас же тяжелая плотная сеть накрыла меня с головой. Странно, она совсем не давала тепла…
«… Многие промышленники, охотясь из года в год, приноравливаются выманивать зверя на манок, или вабить. Опытный вабельщик, заняв с раннего вечера позицию вблизи логова и передушив прежде щенят, чтобы не разбежались, выманивает матку прямо под выстрел, или в сеть…»
(Л. П. Савватеев. «Наставление московскому охотнику»)
– Да всякое, конечно, бывало, – Лариса отодвинула чашку, потянула из пачки белую соломину «Эссе». – И ругались, и посуду били. Один раз я даже уезжала из-за нее к маме, и вещи перевозила…
– Да ну?! – Светка, сидевшая далеко, за компьютером, вытянула тощую шею на полметра лишних, чтобы не пропустить ни словечка. – Как же это ты? Расскажи!
– Да что там рассказывать… – Лариса пустила дым в потолок. – Поживешь со свекровью – сама узнаешь. Попила мне кровушки…
Она снова затянулась и замолчала надолго, будто пробовала на вкус не ментоловый дым, а воспоминания.
– И все-таки с ней было легче. Славка накормлен, одет – обут, сидит с бабушкой, а не с этими тварями-няньками. С работы приходишь – ужин на столе… А как похоронили бабушку, как взялась я посуду мыть на поминках – вот, думаю, вся жизнь моя теперь так и пойдет – готовь да посуду мой…
– Да уж, теперь только это, – покивала многоопытная