Где— то в глубине подвала осипшим от простуды голосом полковой капеллан капитан Шнайдер, читал над убитыми библию. Свободные от службы парни, выносили окоченевшие трупы на улицу в холодную церковную пристройку, чтобы захоронить с наступлением тепла и этот ежедневный ритуал напоминал настоящее безумие. Было такое ощущение, что мы все были обречены. Большевики старались прорвать нашу оборону, и поэтому наш полк нес чувствительные потери. За три месяца зимы, мы потеряли больше двух тысяч человек. Из пяти тысяч камрадов вошедших в город в июле1941, к марту1942 года, осталось нас чуть меньше половины.
– Ты студент, только кота за яйца не тяни. Схватил свои шмотки и вперед! Нам тащиться, через весь город! Я должен сдать тебя по команде, чтобы еще успеть на вечерний суп – сказал обер—фельдфебель.
Пока я собирал свои жалкие пожитки, Краузе присел к раскаленной печке. Он снял вязаные перчатки, и вновь раскурил вишневую трубку, погружаясь в нирвану.
– Черт! Как же я замерз, – заскулил он. – Как, только живут, здесь эти чертовы славяне, – обращался он то ли ко мне, то ли к черной пустоте подвала. – Это же настоящий кошмар!
– Я герр обер—фельдфебель, тоже такого мнения. Камрады дивизиона озабочены тем, что у нас нет теплой униформы. Фюрер нам обещал!
– Фюрер студент и нам много чего обещал, – сказал обер—фельдфебель. – Мы еще два месяца назад должны были быть в Москве, – с иронией в голосе продолжил Краузе. – Если бы большевики не навалили нам в декабре под своей столицей, то сейчас, мы могли бы греться в их теплых квартирах, а не морозить свои яйца в этом чертовом захолустье.
Докурив, обер—фельдфебель выбил остатки табака, и спрятал трубку в карман шинели.
– Мне интересно Петерсен, почему тебя переводят, – спросил Краузе.– Это стало загадкой для всей батареи.
– Не могу знать? Я герр обер—фельдфебель, не ведаю планов наших командиров и не знаю, что у них на уме.
– Вот и я не ведаю, – ответил Краузе. – Ты сам,