Сегодня это был Роберт.
Роберта он знал с детства, выросли в одном дворе и жил он в соседнем подъезде. Двадцать с лишним лет назад Роберта убил ночью в подъезде какой то парень, когда он возвращался с работы домой, одним ударом в голову. Робка драться никогда не умел, был очень похож на Кролика из мультика про Винни-Пуха, с очками точь в точь такими же, без них практически не видел, зрение было минус одиннадцать. Похороны проходили тяжело и страшно, было очень много народа, мать Роберта, уже глубоко пожилая женщина, тетя Валя, как все ее называли, падала несколько раз в обморок в день похорон. Никого так и нашли, кто это сделал так и неизвестно осталось, одни слухи, которые еще долго обсуждались, собирались и в конечно итоге через какое то время все затихло и очень редко кто об этом вспоминал а уж тем более никто старался не вести подобных разговоров при тете Вале.
Роберта многие знали и любили за его доброту и человеколюбие, природный оптимизм и веселый нрав. С ним всегда было легко и приятно общаться, иметь дела, да и просто помолчать. Причем это был не натужный оптимизм, когда человек сам по себе пессимист и в результате многочисленных тренингов психологических или духовных практик и многолетней работы над собой становится оптимистом, выдавливая не смотря ни на что позитив из себя. Это было от природы в нем, в его сути.
Из дальнего угла, где стояло кресло донесся Робкин голос:
– «… Ведь нравственным является человек, реагирующий уже на внутренне испытываемое искушение, при этом ему не поддаваясь. Кто же попеременно то грешит, то, раскаиваясь, ставит себе высокие нравственные цели, – того легко упрекнуть в том, что он слишком удобно для себя строит свою жизнь. Он не исполняет основного принципа нравственности – необходимости отречения, в то время как нравственный образ жизни – в практических интересах всего человечества. Этим он напоминает варваров эпохи переселения народов, варваров, убивавших и затем каявшихся в этом, – так что покаяние становилось техническим примером, расчищавшим путь к новым убийствам. Так же поступал Иван Грозный; эта сделка с совестью характерная русская черта…» – что то в этом есть, а? Как полагаешь?
Он медленно обернулся, всегда зная что не нужно никаких резких движений и лишней суеты. Роберт сидел в кресле, в руках у него была огромная книга в малиновом бархатном переплете, на обложке было написано большими русскими белыми буквами: «З. Фрейд „Достоевский и отцеубийство“» какой то красивой вязью. На нем была серая куртка с большим капюшоном, под которой была синяя сорочка, древесного цвета бабочка и очень черные, с идеально отглаженными стрелками брюки и почему то ярко-желтые, почти оранжевые носки и темно-коричневые ботинки со шнурками.
– Не знаю…