– Ростислав. Рад знакомству, много слышал о вас.
– Представляю себе! – фыркнула Алена. – А ты вообще кто? Чем занимаешься, Ростислав?
– Автомеханик.
– Правда? – обрадовалась Алена. – Подгоню тачку, посмотришь! Визитка есть?
Ростислав кивнул и зашарил по карманам.
– Нам пора, – вдруг сказала Лара, мрачнея.
– Куда это?
Лара растерялась, не зная, что сказать.
– Мы собирались в гости к моим друзьям, – сказал парень.
Соврал, понял Монах. Ему казалось, что он в театре, и он получал громадное удовольствие, наблюдая местную литературную тусовку. Он даже забыл, что еще недавно собирался свалить.
Радостный и пьяноватый Коля Рыбченко опять разливал водку; Савелий Зотов прикидывал, прилично ли распрощаться, и лицо у него было озабоченное и слегка несчастное – казалось, у него болят зубы, и в нем можно было читать как в открытой книге; Валерий Абрамов ни с кем в разговоры не вступал, только зыркал исподлобья, скалил зубы и пил водку стакан за стаканом, не закусывая – похоже, завидует писателю, решил Монах, – или паршивый характер; Добродеев с красными пятнами на скулах, подобравшись поближе, восторженно вибрировал, не сводя взгляда с Алены. Сунгур же… в его глазах был шквал эмоций. Он смотрел то на жену, то на дочку, растерянную, смущенную, и Монах в который раз уже подумал, что из ярких независимых сильных женщин получаются плохие жены, что лучше уж такая, как Лара, бесцветная и безликая. Но это понимает умудренный жизненным опытом экстрасенс и путешественник, а нормальный мужик протянет ручки к Алене, а потом будет всю жизнь удивляться, почему пол не метен, вечно жрать хочется и какая-то сволочь, фигурально выражаясь, все время звонит и молча сопит в трубку.
Кроме того, в семье писателя отчетливо определились два лагеря, что видно невооруженным взглядом даже стороннему наблюдателю…
…Глубокая ночь. Стук дождя в подоконник, порывы ветра и ветка, скребущая о стену дома; запах мокрой земли из сада. В овале света от настольной лампы – лист бумаги и руки человека, худые пальцы сжимают шариковую ручку. Человек пишет, с силой нажимая на ручку, иногда рвет бумагу. Поминутно заглядывает в книгу, лежащую слева. Переворачивает страницу за страницей. Исписанный лист откладывает на край стола, там уже целая стопка. Он работает как автомат: ноют застывшие спина и плечи; он не чувствует, как отяжелела поясница и затекла шея; он переводит взгляд с книжной страницы на белый лист, лежащий перед ним, да иногда смахивает упавшие на глаза пряди. И только когда за окном определяются серые утренние сумерки, он отрывается от своего занятия, распрямляет спину, шевелит плечами, поднимает над головой руки, растирает каменную шею. Удовлетворенно смотрит на исписанные листы. Ночь кончается, кончается и его работа…
Глава 5
Гостиница
Ах, гостиница моя, ты гостиница,
На кровать присяду я, ты подвинешься.
Занавесишься