Но вернемся в «Прагу». Фойе перед «Царским» залом постепенно заполнялось гостями. При входе туда каждый из них получал свою, индивидуальную порцию приветствий из уст Наталии и Виктора, а также, в зависимости от пола гостя, некоторые дополнительные детали к одежде. Женщины выбирали себе разноцветные кружевные шали и шляпки с вуалью, а мужчины получали белоснежные жабо и шляпы с перьями. Набралось уже человек сорок, больше, чем было в группе, поскольку многие прихватили с собой на банкет мужа, или жену, или друзей.
Мелодично прозвучал гонг, и гости начали чинно входить в освещенный свечами зал. Полумрак заставлял их говорить тише, так что рассаживались без обычного для молодых людей шума и смеха. Но удивленные восклицания все же были слышны. Торцы стола заняли с одной стороны спонсоры банкета, а с другой – его организаторы. Здесь блистала Наталья. Она была в короткой тунике из шкуры леопарда и звалась теперь Клеопатрой. Справа от нее сидел Виктор, наряженный в тогу римского императора, а слева – Григорий в шутовском, шитом блестками красном кафтане. Когда они успели переодеться, никто не заметил.
Не давая гостям опомниться, официанты наполнили тяжелые стеклянные кубки вином из оплетенных соломой, заплесневевших бутылок и удалились, прикрыв за собой двери. Голос Клеопатры, идущий откуда-то сверху, призвал всех выпить за здоровье присутствующих. В зале ощутилось дуновение ветра, и заиграла тихая струнная музыка, унесшая гостей то ли в другое пространство, то ли в другое время, но далеко, очень далеко от Москвы. Интерьер зала, горящие и отражающиеся в зеркалах свечи, непривычные одеяния старых друзей и выпитое вино настроили гостей на философский лад. И разговоры за столом пошли соответствующие: о природе вещей, о бренности человеческого существования, о тщетности суеты, в которой мы все постоянно пребываем, о целях в жизни отдельного человека, а заодно и всего человечества. Обсудить все это, а самое главное, прийти к каким-нибудь выводам и решениям, конечно же, за этим столом было невозможно, но у присутствующих сложилось стойкое ощущение причастности к великим таинствам природы и даже уверенности в своей способности влиять на грядущие события. Прошлое же было им видно ясно как на ладони, и когда римский император, единственный истинный историк в их группе, скромно опустив глаза, заявил: «Я знаю, как начиналась