На волжских берегах. Последний акт русской смуты. Петр Дубенко

следил тиун82, по вредности и несусветной злобе прозванный Василиском83, а помогал ему десяток цепных псов, каждый размером с барана. Дальше соседствовали начальник вершников и стрелецкий голова. Небольшой двор Раздеришкина был сплошь застелен старыми досками, конюшня на пять голов, сеновал, гумно84 и обложенный известняком амбар соединялись меж собой крытыми галереями, а вокруг неказистого пятистенка85 в особом порядке расположились сколоченные из горбылей щиты в сажень-полтора шириной, ограждавшие жилище от холодных осенних ветров и снежных заносов. Если бы не забор, то скоромное хозяйство Раздеришкина сошло бы задворками Алампеева, двухэтажный дом которого украшали резные наличники, точеные балясины86 и узорные флюгера, странно смотревшиеся на фоне утопавших в грязи сараев, клетей и погребов, окруженных кучами гниющих отходов, над которыми с жужжащим гулом роились мухи. Здесь же, на дворе старшего брата в небольшой по-черному обогреваемой избенке ютился и Алампеев-младший, гордый тем, что ему единственному из сотников выпала честь жить среди первых людей и главных начальников.

      Через площадь прямо против ворот возвышалась съезжая87 – без малого шест длиной рубленая изба в 10 венцов под четырехскатной крышей, с высоким просторным крыльцом, укрытым навесом на четыре врытых столбах, соединенных между собой перилами. Стены из толстых массивных бревен прорезали узкие высокие окна, закрытые кованой решеткой из прутьев в палец толщиной, насаженных так часто, что и мыши не пролезть. Рядом с этой громадиной жалко и убого смотрелся домик для гостей крепости – небольшой теремок из помшелых от времени бревен с неказистым покосившимся крыльцом.

      На задах съезжей располагались амбары – шесть добротных основательных строений из камня, обмазанного белой глиной, толщу которой украшал причудливый рисунок многочисленных трещин. При осмотре они оказались пусты, словно по ним прошелся Мамай с вечно голодной степной ордой. Тех крох, что Лопата обнаружил, едва хватило бы на месячный прокорм самарских воинников, но и этот скудный запас был малопригоден – погрызли мыши, поела плесень. Ковров оправдал это неурожайным годом и отсутствием пахарей, которые бросали скудные наделы в опасном порубежье и беглецами уходили в более спокойные сытные места, ино шли в разбойничьи ватаги, коих в окрестности теперь развелось не считано.

      – Так что негде харч взять, – объяснял он Лопате, который смотрел на него с укоризной и плохо скрываемым подозрением. – Землю вконец запустошили, пахаря в поле днем с огнем не сыскать. Рыбак на Волгу носа казать боится, только в близках сети ставит, а тут какой улов? Прежде с купцов хоть кормились, а как Заруцкий в Астрахани сел да Волгу перекрыл, так и сей ручеек высох. Какие запасы были – зимой поели, а новых взять неоткуда. Ну, чего сычом глядишь? Ежели татьство али другое лихоимство