А она в этом году случилась весьма бурной и ранней. Асфальт был сух и везде имел светло-серый оттенок. Кроме, разве что, тех мест, где его только на этой неделе уложили заново.
Никто из этого множества прохожих, шагавших в жизнерадостном настроении рядом с негромко улыбавшимся своим мыслям шикарно одетым господином, не мог и подозревать, что возле них – один из самых опасных и хитрых сумасшедших не только России, но и мира.
Король психов.
Евграф Тюрморезов, – сейчас его звали Семен Файбышенко, – происходил из крестьянской семьи. Даже в развалившемся совхозе, который не покинули только старики да совсем никчемные личности, где никого не удивишь малограмотностью и пороками, его родители прославились темнотой и угрюмым, необщительным нравом. Примерно лет с семи Евграф повел себя странно.
Поначалу мальчик стал уходить на длинные прогулки за окраину деревни.
Евграф выбирался за околицу и шел по дороге, которая вела к коровникам совхоза. Они были расположены примерно в километре от деревни. Совхоз давно уже превратился в акционерное общество, но жизни это в него не вдохнуло. Стадо постепенно исчезло, а земли зарастали сорной травой.
До унылых построек из оштукатуренного кирпича Евграф не добирался, а сворачивал на проселок, петлявший между полей.
Шагая по нему он заходил в самые безлюдные места, выбирал какое-нибудь одиноко стоявшее деревце или телеграфный столб, или копну сена. Садился возле них.
Мальчик замирал и часами сидел с открытыми глазами, глядя прямо перед собой, но ничего не видя.
Так продолжалось всю весну, – она в тот год оказалась ранней и жаркой, – а потом и все лето. В сентябре маленького Тюрморезова принялась мучить тупая, не прекращавшаяся ни днем, ни ночью головная боль. Он просыпался с ней и с ней же погружался в сон. Боль не проходила ни на минуту. Дошло до того, что мальчик, почти никогда не разговаривавший с матерью, подошел к ней, когда она возилась у старой печи, со слезами на глазах попытался пожаловаться… Евграф что-то лепетал, хватался за голову, – она лишь молча посмотрела на него. Вынула из печи огромный горшок щей. Так и не сказав ни слова, прошла мимо Евграфа в комнату, где у стола сидел, уставившись в одну точку на дешевой клеенке, старший Тюрморезов.
Мальчик пошел к топчану, на котором всегда спал, лег. Часов пять пролежал без движения, вытянув руки вдоль тела, прикрыв глаза.
Вечером Евграф вышел за калитку и отправился по своей всегдашней привычке гулять. Было уже холодно. Время от времени начинал моросить дождичек. Сидеть где-нибудь под деревом невозможно. В такую погоду Евграф обычно приходил к совхозным коровникам. Эти постройки давно опустели. Мальчик пробирался в незапертую дверь, находил себе местечко на каменном бортике внутри коровника, часами смотрел на царившую здесь унылую разруху.
На этот раз до коровников он не дошел.
Никто из множества прохожих не мог так же подозревать и о том, что Евграф Тюрморезов ищет в этом районе другого коварного и расчетливого психа, почти столь же опасного, как и он сам. Задумавшего, как предполагал Тюрморезов, нечто ужасное.
Поздним вечером приотворилась дверь одной из квартир девятиэтажного дома в микрорайоне, расположенном неподалеку от музея-заповедника «Коломенское». В образовавшуюся щель высунулся острый старушечий носик. Горевшая под потолком шестидесятиваттная лампа накаливания заливала тамбур неярким светом. Прикрывавший ее плафон много лет назад куда-то исчез. Кроме старухиной двери, в тамбур выходили двери еще трех квартир. Две выкрашенные коричневой краской створки, за которыми – лестничная клетка и лифт, заперты. Кто-то, стоявший за ними, еще раз надавил на кнопку. Провода, спрятанные в стену, соединяли ее со звонком в старухиной прихожей.
Резкий звук разнесся по тамбуру. Старуха дернулась: знала, сколь любопытны ее соседи. Ей не хотелось, чтобы гость попадался им на глаза. Подавив страх, она поковыляла к двери на лестницу.
«Нечего бояться! Он должен был прийти. Ну и что, что поздно?.. Меня предупреждали».
Старуха в последнее мгновение судорожно пыталась понять, не сделала ли она все-таки какой-нибудь ошибки.
Маленький Тюрморезов сошел с проселка и уселся прямо на холодную сырую землю. Вытянув ноги, он сначала широко расставил руки у себя за спиной, потом оперся на локоть. Ладошки и одежонка перепачкались в глине.
Так он просидел минут двадцать. Потом начал дрожать – все сильнее и сильнее. Холод, который исходил от земли, становился нестерпимым. Мальчик медленно, неловко поднялся. Минуту или две стоял без движения, точно ожидая чего-то. Потом пошел к деревне. Но и до нее он не добрался…
…Его увидел священник из церкви, единственной на всю округу – деревень на пять.