На веранде по просьбе Госиракавы устроили довольно высокий помост, где тот любил сидеть и наблюдать за повседневной суетой в усадьбе: кто прошел мимо, в каком облачении, как украшена въезжающая в главные ворота карета, какой вол ее тащил. Убранство паланкинов, сборщики пожертвований, обрывки доносившихся фраз – все интересовало Госиракаву, и позволяло чувствовать себя живым человеком, причастным к тому, что происходило в мире. Это укрепляло его оптимизм и веру в будущее. «Да, я еще на этом свете, а не в гробу», любил он бормотать себе под нос. Подобное созерцание заметно скрашивало отшельническую жизнь экс-императора, которую он вел не по своей воле. Усердие Корэкаты и Цунэмунэ быстро приносило плоды. Госиракава оказался фактически изолированным от высшего общества, да и невысшего тоже. Желающих навестить его и навлечь гнев влиятельной парочки, а может и самого императора, не находилось. Унылость и безысходность бытия экс-императора словно нарочно подчеркивала глинобитная стена усадьбы, зарастающая травой и разваливающаяся во многих местах. На всех перекрестках стали болтать, что дела Госиракавы совсем плохи, если он смог найти приют только у такого родственника, у которого нет денег даже на поддержание ограды в подобающем состоянии.
В добавок ко всему Корэката и Цунэмунэ приказывают заколотить досками веранду. Если экс-императору угодно сидеть на помосте – пусть сидит, но негоже, когда на члена императорской семьи глазеют погонщики волов, прислуга и иные простолюдины. Этот поступок настолько опечалил Госиракаву, что он решается искать помощи у императора Нидзё. Только сын может остановить этих нахалов, надеялся экс-император. На поддержку Тайра Киёмори и Фудзивара Тадамити он явно не рассчитывал. Зачем он им? Однако… Двадцатого февраля 1160 г. вассалы Киёмори прямо в императорском дворце арестовывают Цунэмунэ и Корэкату. Дальше, в это трудно поверить, произошло следующее. Перед каретой прибывшего во дворец Госиракавы буквально на его глазах их начинают пытать. Раздались дикие вопли. Свое недоумение по поводу какого-то шума, доносившегося снаружи, выразил сам император. Но что он мог предпринять, даже узнав, кто и отчего так вопит?! В те времена аристократов не пытали. Никому и в страшном сне вряд ли бы привидилось, что такому оскорбительному наказанию подвергнутся фавориты императора, да еще у него дома. Кто посмел? Зачем? Почему? Естественно, у организаторов невиданного позорища имелись свои резоны. Фудзивара Тадамити