Я в ужасе поперхнулась. И это – Серебряный век русской литературы?! С недоумением оглянулась в зал – множество лиц смотрело на сцену с интересом, некоторые кивали головой в такт стихам, но большая часть недовольно морщились. Не все понимали этого декадента, выплевывающего слова в зал, как огрызки. Декадентами были многие из гениев, взять хотя бы того же мрачнюка-Мережковского…
Я вспомнила, что напоминали мне стихи Анатолия. Даже не стихи, а сама атмосфера, настроение, наполняющие эти слова. В начале двухтысячных было подобное молодежное течение – готы. Мрачные черные циники, стремящиеся к смерти и пропитанные агрессией. Вот, оказывается, кто их первоначальник!
Между тем Анатолий не сбавлял накала, продолжая проповедовать, как какой-то сатанист на черной мессе:
– Острым холодным прорежу килем
Тяжелую волну соленых дней —
Всё равно, друзья ли, враги ли
Лягут вспухшими трупами на желтом дне!
Я не оплачу слезой полынной
Пулями зацелованного отца —
Пусть ржавая кровью волна хлынет
И в ней годовалый брат захлебнется!
…Меня всосут водопроводов рты,
Колодези рязанских сел – тебя!
Когда откроются ворота
Наших книг,
Певуче петли ритмов проскрипят.
И будет два пути для поколений:
Как табуны, пройдут покорно строфы
По золотым следам Мариенгофа,
И там, где, оседлав как жеребенка месяц,
Со свистом проскакал Есенин…
«Варвара, ты не права» – сказала я себе, пытаясь подавить рвотный рефлекс. Да, это поэзия! Да, так человек видит мир! И если ты такая глупая курица, что до тебя не доходит подобная литература, то ты не вправе судить Мариенгофа.
По залу, наконец, пошел недовольный шепоток, переходящий в улюлюканье и выкрики «Долой!». Хм, не я одна здесь такая курица… Есенин встал, покачиваясь, снял пальто и пиджак, оставшись в жилетке, натянул шляпу на лоб и крикнул:
– Едрить твою, Толян, ты чего читаешь?! Надо весело, с размахом! – он выскочил на сцену, вытолкал Мариенгофа, чуть приподнял подбородок, и отлично поставленным, глубоким голосом произнес:
– Дождик мокрыми метлами чистит
Ивняковый помет по лугам.
Плюйся, ветер, охапками листьев,
Я такой же, как ты, хулиган!
Я люблю, когда синие чащи,
Как с тяжелой походкой волы,
Животами, листвой хрипящими,
По коленкам марают стволы…
Сергей с улыбкой и со слезами на глазах обращался не к прокуренной зале этой забегаловки, а к кому-то выше, к кому-то, кто олицетворял для него его родину. Девчонки-фанатки смотрели на него, как на божество, шевеля губами, повторяя за ним эти чудесные строки.
– …Русь моя, деревянная Русь!
Я один твой певец и глашатай!
Звериных стихов моих грусть
Я кормил резедой и мятой…
Но не бойся, безумный ветер,
Плюй спокойно листвой по лугам!
Не сотрет меня кличка «поэт»,
Я и в песнях, как ты, хулиган…
…Милый,