– Обняла же ты его ни с того ни с сего?
Оказывается, прав был Вовка, обещая сцену ревности… Придется прибегнуть к заветному средству…
– Обняла, потому что Шпиндель сказал правду: действительно, ради тебя он готов рыть землю. За что и получил поощрительный приз. Но тебе-то достается суперкубок!
И я сняла халатик с серебряными драконами…
– Предположим, ты все-таки догнал меня, опередив всех…
– Пусть лучше – догнал, перестреляв всех…
– И океан – не лужа с мусором!
– Да. Зимой повезу тебя к океану – Индийскому…
– Договорились. На нудистский пляж!
– С ума сошла? Никаких нудистов! Хрен! И не мечтай! И не смейся! Ты разве не знаешь, что смеющийся рот нельзя поцеловать?
Еще бы я этого не знала, Гр-р! Как знаю и то, что чем больше усилий приложено для достижения цели, тем больше она ценится. Сейчас твоя цель – мои губы, Громов! Вперед, ковбой…
День третий
На рассвете мне все-таки удалось перебраться на свою полку – остаток ночи мы с Гр-р проспали, как спрессованные финики: Громов притиснул меня к мягкой вагонной стенке и не дал уйти, убаюкав пением своих любимых романсов.
Не надеясь снова заснуть и чувствуя себя так, как и положено вяленому и сплюснутому финику, я решила прогуляться в туалет и привести в порядок лицо и волосы. Мне удалось выползти из-под Громова и не разбудить его. Своих кроссовок я сходу не нашла, и пришлось залезть в Гришкины. К моему изумлению оба туалета были закрыты, и в прорезях над ручками обеих дверей виднелась надпись «Занято». Более того, из-за дверей доносился плеск воды. Я вовсе не желала, чтобы невесть кто застукал меня в тончайшем шелковом халатике, не оставляющем сомнений в отсутствии чего-либо под ним. Посмотрев на свои ноги в башмаках сорок пятого размера и сообразив, сколько пикантности они добавят к моему образу, я рванула назад в наше купе и принялась напяливать одежду, в которой можно появляться на людях.
– Чем это ты занимаешься? – сонным голосом вопрошает Гр-р.
– Одеваюсь, чтобы пойти в туалет.
– Я же сказал, иди спокойно хоть голая, нет никого в вагоне.
– Ага, голая… Оба сортира заняты!
– Не сочиняй! Этого быть не может!
– Что значит – быть не может, когда так и есть, – это я сказала, распластавшись на полу в поисках своей обуви.
Громов, ворча, поднялся, натянул джинсы, загнал меня на полку, нашел мои кроссовки, сам меня обул (обувать меня – это его маленькая слабость), велел мне сидеть на месте и отправился к проводнику. Я оставила дверь купе открытой, и было слышно, как Гр-р с ним ругается. Парень пытался что-то говорить, но скоро замолчал, и по вагону неслось только раскатистое громовское «Р-р-р-р-р!». Проводник понурившись протопал мимо меня, за ним шел мужик – один из тех, что тащил по камышловскому перрону чемодан, а следом – сдвинувший брови Гр-р. Открылась дверь купе в конце вагона, снова послышались голоса, затем быстрые шаги – проводник бежит