Гиммер так и задрожал: как же он сам, в своих будничных хлопотах по российской революции, пропустил этот всеевропейский процесс? Как будто пламя поднесли к самому лицу: как? уже загорается и повсюду? Ош-ш-шеломительно! И как же это по-циммервальдски! Оч-чень, оч-чень…
Но на этом речь и кончилась, никакие события тут не развернулись, Ленин и на копейку не оказал внимания Исполнительному Комитету (и Гиммера не заметил, не отличил) – а уже распахивали перед ним дальше стеклянные двери – и он нёсся на парадное крыльцо, и дальше туда на площадь, под тысячные крики, несколько оркестров и прожекторы.
Как комета пронёсся Ленин! Как комета! – и совершенно зачаровал Гиммера, и увлёк за собою в хвост, уже в самый последний хвост, позади всех, никакой речи, никакого приезда уже не свидетелем, а только литься, литься в самом конце процессии – впрочем, на ту же Петербургскую сторону, где и сам жил. Но и от Троицкой площади Гиммер не повернул к себе на Карповку, а пошагал до самого дворца Кшесинской, сиявшего огнями, даже снаружи иллюминованного и со многими красными знамёнами, а с балкона охрипший Ленин договаривал уже не первую речь:
– …истребление народов ради наживы эксплуататоров… Защита отечества – фальшивый лозунг, это защита одних капиталистов против других.
Ах, как прямо, как оголённо, как безстрашно! Святые истины о войне, и без всяких прикрытий! Но и – как же недипломатично, даже топорно. Да! Так можно быстро двинуть солдатскую массу к сознательности – но и можно вызвать на себя резкий отпор шовинизма.
И потянуло Гиммера дальше – ещё, ещё присмотреться, прикоснуться.
У калитки дома стояло двое рабочих-здоровяков, стражами. А третий спрашивал, поглядывал, соображал, кого пустить, с разбором. Предъявил Гиммер членский билет ИК – впустили. Там дальше – знакомые большевики по Исполкому (а мешковатый приехавший оказался Зиновьев), представили возбуждённому Ленину – и он по фамилии узнал: «А, Гиммер-Суханов, как же, как же, полемизировали!» – и даже позвали на второй этаж пить чай с большевицкими генералами (не всякого бы члена ИК пригласили, не всякого). И всё лучше становилось Гиммеру среди них, рядом с победно озарённым Лениным, – и сам себя он щупал, не верил: не сон ли это? Да может и кончаются его агасферские скитания. А что? – с большевиками, и особенно с симпатичным Каменевым, у него совсем не много расхождений, не в главном, и почти всегда они голосуют вместе. За чаем Ленин, не стесняясь в выражениях, нападал на Исполнительный Комитет, на всю советскую линию, – так после Манифеста 14 марта она только изгибалась вправо, и того заслуживала. Особенно Ленин нападал на Церетели, Чхеидзе, и это верно, и на Стеклова, что уже несправедливо, называя его «отъявленным социал-лакеем». Между тем торопили кончать чай, на первом этаже собралось около двухсот большевиков – петербургских и с советского Совещания, – хотели ещё приветствовать