Он рассказывает свою историю: дело было в Москве. В Ленинграде ставки мельче. Получил, запихал в спортивную сумку. Выходя, отметил краем глаза: два мужика. Приглядываются, ходят кругами.
«Но, знаете… – Фридрих прикуривает новую сигарету. – Никакого страха. Как вы думаете, почему? А потому, – он сбивает пепел. – В те времена ни у кого не было оружия. В худшем случае забрали бы деньги. Но, – Фридрих усмехается, – я ведь мог и отбиться». – «И как же вы все-таки?..» – «На машине. Поймал задрипанного частника. Они-то решили: двину к вокзалу, пристроились в хвост. А я – прямиком до Ленинграда. Частник был счастлив – за пятьсот-то рублей».
Пятьсот рублей – столько я зарабатывала за месяц: институт плюс частные уроки. Деньги, отработанные горлом. Билет до Москвы стоил пятнадцать. Никакого раньше не было. Мы с Фридрихом жили в разных временах.
«Вы меня слушаете? Я сказал: у нас большие проблемы. Меня кинули партнеры. Этим сукам надо все и сразу. С ними мы рано или поздно разберемся. Но деньги нужны сейчас».
Надо понимать, хваленые миллионы закончились. Те, которых должно было хватить на всю оставшуюся жизнь.
Фридрих выдвигает ящик, нашаривает ключ. Идет к сейфу, распахивает металлическую створку. Там, внутри, – картонная коробка. Вынимает, плюхает на стол: «Вот. Взял. Под бешеные проценты, – он излагает телеграфным стилем. – Иначе мы просто не выплывем. Другого выхода нет».
Пачки зеленых бумажек, каждая перетянута черной резинкой. «И сколько здесь?» – я спрашиваю небрежно, словно это – обыкновенное дело: коробка, полная американских денег. Фридрих берет первую попавшуюся, взвешивает на ладони.
«Договорился на три месяца. Под бешеные проценты. Но… если что-нибудь случится, они придут сюда».
«Кто – они?»
Он морщится: «Когда придут, поймете. Скажут: Евгений Фридрихович просил передать вам одно слово: нет. Нет. – Он повторяет. – Запомните: только в этом случае вы откроете сейф. Вы меня поняли? Иначе… Что бы ни сказали, не впустите и не откроете. Даже если я сам прикажу… – Я слушаю, но не понимаю. – Могут заставить. Или позвонить моим голосом…» – он делает попытку вернуть словам хоть какой-то смысл.
Я иду к окну. Осторожно сдвигаю занавеску. Час между собакой и волком кончился. Нас окружают волки.
Парнас – волчья зона. Я слышу голодный вой.
«Но если… если они знают, где деньги, сюда они войдут и без меня».
Вынимаю из пачки сигарету. Фридрих щелкает зажигалкой. Я вдыхаю верблюжий дым. Для меня эта марка слишком крепкая.
«Не войдут, – он смотрит исподлобья. – С завтрашнего дня у нас новая охрана. Им будет приказано – стрелять».
Этого я совсем не понимаю: «А кто… придет?»
Кто из них – крыша? Кто станет нашей