– Я боялась, что ты уже спишь, дитя мое, – мягко произнесла она, входя в комнату и закрывая за собой дверь. – Но я хотела сказать, что мы обе вели себя сегодня дурно. Думаю, что во всем виновата я. Хорошо, что Феба ничего не знает, потому как она считает меня идеалом, ведь мы давно живем вдвоем и нам легче находить общий язык друг с другом, когда одна из нас уверена, что другая не может ошибаться. И все-таки я полагаю, что позволила себе рассердиться. Мы больше не станем говорить об этом, Молли, но только расстанемся и отойдем ко сну друзьями – и всегда будем ими, не так ли, дитя мое? А теперь поцелуй меня, не плачь и вытри глаза. И не забудь погасить свечу.
– Это я во всем виновата, я повела себя недостойно, – заявила Молли, целуя ее.
– Глупости! Не смей мне противоречить! Раз я говорю, что это моя вина, значит, так оно и есть. И я не желаю более слышать об этом.
На следующий день Молли отправилась с мисс Браунинг взглянуть на ремонт, который та затеяла в их доме. На ее взгляд, лучше бы она вообще ничего не меняла. Светло-серые стены столовой, прекрасно гармонировавшие с темно-малиновыми полушерстяными портьерами, казавшимися тонкими, когда они были вычищены от пыли, вдруг обрели сверкающий оранжево-розовый оттенок; а новые занавески были того бледного цвета морской волны, что только-только входил в моду.
– Очень ярко и мило, – выразилась по этому поводу мисс Браунинг.
И Молли, памятуя о клятве в вечной любви и дружбе, не нашла в себе сил возразить ей. Оставалось лишь надеяться, что зеленый и коричневый драгет приглушит и яркость, и «миловидность». Повсюду стояли подмости, и Бетти ругалась на чем свет стоит.
– Давай поднимемся наверх, и ты взглянешь на спальню папы. Сейчас он спит в твоей комнате, чтобы не мешать ремонту.
Молли смутно помнила, как ее привели в эту самую комнату сказать последнее «прости» умирающей матери. Перед ее внутренним взором встало белое постельное белье, белый муслин, обрамляющий бледное и исхудалое лицо с огромными ввалившимися глазами, в которых застыла печаль и страстное желание еще раз прикоснуться к своей маленькой крохе, которую мать уже не могла удержать на ослабевших руках, начавших неметь в предчувствии смерти. Много раз, когда Молли после того печального дня бывала в этой комнате, перед ее глазами вставало то же самое исхудалое печальное лицо на подушке и смутные очертания фигуры матери под простынями. Девочка не страшилась этих видений – напротив, она старалась сохранить их как последнюю память о матери. Глаза ее наполнились слезами, когда она