Черная кромка глухой тьмы выдавала близкий берег, отличая его почти от такой же черни звездного неба. Но вот близко, как по воздуху, проплыла мохнатая сосна. Она задержалась среди моря и черного тумана. Потом перешла за корму. Еще одна сосна видна при слабом свете проступавших звезд. Явилась белая груда камней, битых и обкатанных морем. Видны ясно, как днем, словно камни светились. На берегу появился фонарь, потом другой.
– Кинтяку! – повторил старшинка. – Хэда, – добавил он.
Огонек зажгли на носу судна. По палубе ходили люди с фонарями.
Старшинка показал Васе вынутый из-за пазухи круглый кошелек с запавшими от безденежья боками и показал вокруг во тьму. Букреев понял, что вошли в бухту.
– Кинтяку – круглый японский кошелек, – пояснил старшинка. – Бухта большой, как кошелек круглый, а вокруг деревня Хэда, круглая, как колесо. Рыбаки ловят тай, эби, кани… сетями и крючком.
– А селедку?
– Конечно. А тебе селедку надо? Еще есть рыба, называется сáкэ. Кижуч по-вашему. Горбуша тоже. И кета! Все сáкэ. А водка – сакé.
Теперь много сосен за кормой. Коса отделена от океана цепью камней, на которых тучей стоят ветродуйные сосны. По левому борту выросли, как по щучьему велению, высокие черные скалы. Ясно, что судно входит в бухту, круглую, как кинтяку. Вдали огни едва просвечивают. Это теплятся через промасленную бумагу слабые огни домашних деревенских лучин. Эх, бедность!
Стало грустно и печально на душе. С фрегата, с сокровища, сверкавшего артиллерией, медью обшивки, украшенного флагами и вымпелами, мчавшегося по морям в торжественной белизне парусов, где жили с парадами на палубе, с маршировкой, с музыкой духового оркестра, – и куда попали? Куда теперь? В берлогу, в медвежий угол, в западню!
– Хорошего здесь не жди! – сказал Янка.
Вася тоже стал затягиваться. Усы, мундир, сапоги и кивер – главное в порядке!
Берзинь полез в люк.
– Он все опять уложил аккуратно, – сказал Янка, поднимая мешок, – как будто так и было…
– Вашу мать… – Вася подмигнул японцам.
– Спасибо за хорошие слова, – любезно кланяясь, сказал по-русски старшинка.
Если бы заранее начальством не было приказано стерпеть все грубости эбису, то очень просто и легко можно было бы доказать им, как умеют драться японские моряки. Но ссоры с эбису строго запрещены.
Мецке с фонарем, в ватном халате, из-под которого, как хвост, торчит сабля, стоял на носу судна.
– Слушай, ты теперь уж не ругайся, – остерег Ваську унтер-офицер Аввакумов. Он при тесаке, с ружьем и патронташем, с ранцем за спиной.
Джонка стукнулась о пустынный дощатый помост.