Я ничего не могу сделать. Елена Клещенко

пополам кухней и общей ванной. Сейчас дома были только Ниру с сестрой. Госпожа Селунга после работы отправилась в департамент социальной справедливости, сдавать документы, подтверждающие, что она вдова и страдает врожденным обменным заболеванием, – это полагалось делать ежегодно, чтобы не лишили льгот.

      Дом знавал лучшие дни: высокие потолки, полукруглые окна со звездчатыми переплетами, узорные перила и мраморные ступени просторной лестницы – кое-где на них еще сохранились медные кольца для прутьев, удерживавших ковер. Выщербины на ступенях заделали бетоном, квартиры в первом этаже стояли пустыми, темными и зловонными, без дверей и с замурованными окнами. Странно было найти за единственной запертой дверью теплый свет, запахи еды и бумажных книг, цветные коврики на деревянном полу.

      Послышалось цоканье когтей, скрипнула дверь, и в щель просунулась голова – коричневая, с белой звездой на лбу.

      – Дэк, – сказал лоуки и простодушно добавил: – Люблю.

      – Ладно тебе, – Дэк смутился. Зверь подошел ближе, поддел лобастой башкой его руку. – И я тебя тоже.

      – Ты прямо краснеешь, когда он тебе в любви объясняется, – ехидно сказал Ниру, переставляя кастрюльку на стол. – В Центральных разве лоуки нет?

      – Теперь нет. Я их только на картинках видел. Одни собаки остались.

      – Слушай, а про упырей – правда? Ну, что на Юге лоуки мутировали в упырей и стали злобными? Или это так, газетный бред?