– Илюша, через десять минут обед, – Екатерина Андреевна еще не знала, что борщ будет безнадежно пересолен, и обедать им придется чаем с черствыми ватрушками.
– Через восемь, – поправил он ее про себя, мельком взглянув на часы с кукушкой. Все сходилось. Теперь он уже не сомневался: только что состоялся его последний разговор с женой. – Ешьте без меня.
Илья Тимофеевич поднялся к себе в кабинет, налил из графина стакан водки, опрокинул его и выдохнул в рукав халата.
Все. Шабаш. Вчера крестьяне закончили уборку. Вышло полтораста пудов. Это означало голод для крепостных, позор и нищету для хозяев.
Пальцы сжали в руке белый платок с вышитой надписью: «Моему любимому папочке».
Он вытащил мягкое кресло на середину комнаты. Перекинул конец грязной пеньковой веревки через балку перекрытия и затянул узел. Веревку он еще утром нашел во флигеле и полдня носил ее накрученной на плечо.
Прежде чем забраться на спинку кресла, Илья Тимофеевич повернулся к образам в углу. Хотел было перекреститься, но остановился. Идет на смертный грех и крестится. Что-то нескладно выходит. Слезы потекли по морщинистым щекам в поредевшую спутанную бороду.
Илья Тимофеевич наступил на край спинки, и кресло слегка качнулось. Доски пола казались где-то далеко под ним, словно он залез на высокое дерево. Руки сами развели петлю.
Так будет лучше для всех. Конец укорам, сочувствию и смешкам, тягостным раздумьям, угрызениям совести и неловким ситуациям. Конец власти проклятой восьмерки. Конец всему.
Он перестал плакать и собрался. Задышал тяжело и часто. Потом шагнул за край.
Веревка вздрогнула и натянулась. Повисшие над полом пальцы ног мелко задрожали и вытянулись в спазме. Голова скривилась набок, перекошенный рот раскрылся черной дырой в бороде.
Его сняли только к вечеру. Отец Игнат наотрез отказался отпевать барина. Однако похоронить самоубийцу за оградой кладбища Катерина Андреевна ему не позволила.
…Веревка, на которой повесился Илья Тимофеевич, была привязана к восьмому брусу перекрытия, если считать от окна.
Два месяца спустя, в октябре, голодные крепостные впервые пришли к хозяйскому дому просить хлеба. Хлеба дали. По пуду на душу. Через день барыня забрала детей и уехала в город. Навсегда. Макар остался в имении Сольских за главного.
На службах отец Игнат уповал на Бога. Макар не спорил, но помнил, что сам он не Бог и накормить имение одной лепешкой у него вряд ли выйдет. Манна небесная им тоже вряд ли светит. Прокормить шестьдесят восемь душ двадцатью пудами зерна, двенадцатью коровами и шестью лошадьми было заведомо невозможно. Об этом Макар рассказал крепостным на сходе.
– Если кто бежать вздумает, препятствовать не буду. И хозяева теперь вас вряд ли скоро хватятся. В городе, конечно, тоже не мед. Особенно