Фигура Чехова, сблизив их, после смерти могла стать фигурой их разъединяющей, если не превратившей во врагов. То, как эти две женщины сладили с тем, что могло сделать их несовместимыми, – не тут ли держащий едва ли не всю переписку сюжет и смысл ее.
Любили ли друг друга прожившие бок о бок М.П. и О.Л., – это в конце концов не наше с вами дело. А наше с вами дело понять, как можно изо дня в день, из года в год, десятилетия вести себя друг с другом так, как положено вести себя родным и любящим.
Вот вам неожиданное торжество установок по «системе Станиславского». К.С. знает: чувству на сцене – как и в жизни – не прикажешь, но актера к нему – к неподдельному чувству – подведет верно направленное действие, точнее – последовательность множества психофизических действий, в том числе и мелких, сцепляющихся, подталкивающих одно другое. Иначе сказать: действуйте так, как если бы вы любили.
Читая эту переписку в ее полноте, вычитываешь этот подсказ.
Не попробовать ли вести себя так, как если бы мы любили. И как если бы были благородны.
Стоит остановиться в моменты, когда ритм переписки сбоит. Это случается нечасто – в письмах О.Л. чаще, чем в письмах М.П. Например.
«Что-то ворвалось в жизнь до того чудовищное, страшное, что не знаешь, за что хвататься, как поступать. Иногда даже рассмеешься – до того все кажется невероятным». У О.Л. беда с братом.
Константин Леонардович Книппер занимал высокий пост. Он срочно отстранен от исполняемой должности, его выселяют из казенной квартиры, семью выселяют и т. д.
На дворе не 1937-й, как легко подумать, а 1915-й.
Сбой в ритме писем, он же сбой самой жизни. Кончается первый год Первой мировой войны. Вести с фронтов не духоподъемны. В стране подхлестывают антинемецкие настроения. На фоне того, что в Москве вознамеривались громить Марфо-Мариинскую обитель, где раненых как сестра милосердия выхаживает создательница ее великая княгиня Елизавета Федоровна (сестра царицы и, стало быть, немка) – на этом фоне в порядке вещей, что, согласно распоряжениям главнокомандующего, из мест, находящихся на военном положении, высылают снятого с должности действительного статского советника К.Л. Книппера (немец ведь). См. прим. 1 к письму № 4. К этому же письму прим. 5: «27 и 28 мая прошли немецкие (а заодно и еврейские) погромы; власти вмешались только на третий день (см. об этом: Рябиченко С.А. Погромы 1915 г. Три дня из жизни неизвестной Москвы. М., 2000)».
«Милая моя Оля, я очень болю сердцем по тебе! Постарайся поскорее приехать в Ялту и привози с собою твою маму. Анне Ивановне будет у нас хорошо».
О.Л. приехать не может. Все лето, думает она, уйдет на хлопоты, на хожденья по всяким кабинетам. Очередное письмо в Ялту она пишет из разоренной петроградской квартиры брата – среди мешков, рогож, стружек… Она уже была принята председателем Государственной думы («Родзянко меня очаровал своей милотой, простотой»), принял ее и министр путей сообщений – прямой начальник К.Л.
О.Л.