в сердце ринулось, оно заколотилось бешено и унялось вдруг, словно обняли его, утешили, нежность пришла, стало легко и спокойно. Идем тропинками, известными каждым пеньком, кустом каждым нам и нам только. Меж деревьев петляем, они прячут нас, ветками касаются, будто хотят обнять, укрыть своей сенью. На полянку вышли, круглая такая, березы хороводом нас от мира отгородили, а мир от нас. Между нами как преграду сняли. Ветром теплым её ко мне, как волну к берегу, толкнуло. Обнял я Варю и прижал к себе. Она выдохнула тихонько и, как листок, прильнула ко мне – казалось, убери руки, и она улетит, подхваченная ветром. Сжал объятия еще сильнее. Целоваться-то не целовались, так, иногда щекой заденет щеку, нос, а тут губы коснулись её волос и как сами побежали, и с волос на лоб, на глаза, щеку, с одной на другую перебежали через мостик-носик её, вздернутый немного, и, наконец, встретились с её губами, дрожащими, горячими и влажными немного. Затрясло, будто кто нас схватил и в воздух поднял и душу вытрясти хочет. Целуемся, зубами ударяемся, раздеть её пытаюсь, а руки путаются, и только мешаю ей. Сам как змея из кожи вывернулся и увидел её грудь – белоснежная такая, и две бруснички на ней. Коснулись они меня, и мы рухнули, земля закружилась и к себе притянула. И вот мы на траве, я в волосы ей лицом уткнулся, а она вся мягкая и только вздрагивает, и то ли от неё такой жар, то ли сам горю. На руках приподнялся, колени медленно опустились между её ног, тела сами соединились в одно, жар вырвался, и нас в нем закружило. И напряжение безумное, словно тщишься прыгнуть выше неба, и затем как бы выстрел и наслаждение, и тепло струйками по всему телу. У Вари волосы мокрые, ко лбу прилипли, а глаза закрыты. Вроде и говорила мне что-то, да я не понял – мы как птицы были, всё в радость, и всё в одно сплелось.
Она глаза открыла, а в них испуг, и смотрит не на меня – в небо, далеко куда-то. Сам-то не понимаю, как случилось, пытаюсь поцеловать её, но она сама не своя и будто не чувствует. Сел, и она тоже, одеваться оба стали, застеснялись. Потом она колени поджала к груди, голову на них положила, глаза закрыла, и слезы – вроде и нет их, а щеки влажные… Опустился рядом, сам чуть не плачу, по волосам глажу, а они рассыпались и лицо прячут. Она волосы собрала, посмотрела на меня, как сердце ранила, и медленно встала. Я за ней, обратно идем, молчим. Не ждали, что случится это, и если втайне хотели, то признаться никак не могли и подумать даже, что может вот так, сразу. Шаги в голове отдаются – пора, должен, в ответе. И жениться теперь надобно, семнадцать минуло – уже взрослый, уже мужчина…
19
– Просыпайся, пора стираться, – прозвучало над ухом.
В отличие от крика дневального, данный способ пробуждения показался по-домашнему добрым, уважительным по отношению к моей личности и снам.
На краю кровати сидел Саша Герасименко, приглушенный свет из коридора отражался от его лица, очерчивая идеальную яйцевидную форму головы.
– Который час, – спросил я, пытаясь плавно выйти из состояния глубокого сна.
– Три часа пятнадцать минут, – проговорил он,
