Снаружи был слышен лишь птичий гомон, а здесь, в комнате, их окутывало странно слышимое молчание пустого дома, от которого Джейн хотелось затаить дыхание. И, хотя оба они смотрели в потолок, над их телами ощущалось все же слабое дрожание воздуха, словно напоминая им, что они лежат совершенно нагие. Как две рыбины на белой тарелке, подумала она. Как два розовых лосося, поджидающих на буфете прибытия гостей, возможно, даже свадебных гостей, которые так никогда и не приедут…
Ей не хотелось ничего говорить, ни о чем спрашивать, не хотелось произносить ни слова, которое могло бы нарушить призрачную возможность того, что они так и будут вечно лежать рядом.
Это называется «релаксация», думала она, – кстати, подобные слова нечасто проникают в лексикон горничных. Но у нее в запасе теперь было полно таких слов, которые горничные вообще не употребляют. В том числе и слово «лексикон». Она старательно собирала эти слова и складывала в кладовую памяти, как собирает всякие былинки и веточки птичка за окном, вьющая себе гнездо. Да и можно ли было по-прежнему считать ее горничной, когда она лежала, распростершись с ним рядом, на его постели? И был ли он для нее по-прежнему «хозяином», «мистером Полом»? В этом-то и заключалась магия наготы и совершенство ее политики.
Это была не просто релаксация – это было ощущение полного покоя.
Свободной рукой – в другой она держала сигарету – Джейн, не глядя, ласково погладила его влажный член и сразу почувствовала, как он в ту же секунду шевельнулся и встрепенулся, словно спящий птенчик. Можно было бы подумать, что она всегда могла позволить себе нечто подобное – этакая скучающая герцогиня, бездумно ласкающая щенка. А ведь всего несколько минут назад той же рукой, вывернутой за голову, она изо всех сил цеплялась за бронзовый прут в изголовье кровати – той самой, в которой ей раньше никогда лежать не доводилось. А ее вторая рука расплющенной ладошкой и согнутыми, как когти, пальцами давила на его ягодицы, на то потайное местечко, где, как ей казалось, его член соединяется с позвоночником. В эти мгновения именно она его направляла, именно она ему приказывала – и разве он мог не подчиниться столь убедительному приказу? Но все-таки это он первым отдал ей приказ: войти в дом через парадные двери.
И теперь ей казалось, что все это, то, чем они только что занимались, – тоже некие двери, двери в ту наивысшую область человеческих отношений, где царит полная взаимная обнаженность, духовная и физическая.
Ощущение полного покоя. Только сегодня она его испытала по-настоящему. Сегодня оно было в три раза более