Однако «Проклятие Барбароссы» звучало красиво, и Ури на все лады повторял его, царапая ногтями неподатливую стальную чешую кольчуги. В таком виде – с заведенными над головой локтями и с проклятием Барбароссы на устах – и застала его Инге, когда, потеряв терпение, заглянула к нему в комнату, чтобы выяснить, почему он так долго возится.
– Не можете снять кольчугу? – полюбопытствовала она. – И поделом: нечего было надевать ее без спросу.
– Кто же мог предполагать, что ваши арийские рыцари были такие заморыши? – отшутился Ури, еще раз попробовал раскрутить пальцами упругий сетчатый жгут и сдался. – Ладно, пошли ужинать! Будем считать, что я был посвящен в рыцари и до конца своих дней обречен носить кольчугу.
Инге попыталась просунуть палец между жгутом кольчуги и спиной Ури.
– Ого, как тесно! – усмехнулась она. – Боюсь, если вы останетесь в этой сбруе, конец ваших дней не за горами!
От прикосновения ее пальца Ури испуганно захихикал. Инге пришла в восторг.
– Вы боитесь щекотки?
– И еще как! – сознался Ури.
– Что ж, придется потерпеть. Сейчас мы раскрутим обратно то, что вы тут накрутили, и поищем выход из этой ловушки.
И она стала медленно скатывать кольчугу вниз, опять запирая его дыхание. В этой сдавливающей грудь клетке смеяться было особенно больно, но и удержаться было невозможно, так что Ури исхохотался до изнеможения, пока Инге удалось расправить упругое стальное решето. И хоть теперь оно душило его сильней, чем прежде, вся процедура распрямления кольчуги наполнила его тело позабытой физической радостью. Где-то он читал, что от смеха в кровь поступают особые веселящие вещества