Совсем недалеко от города, на северной его окраине простирался обширный пустынный район, состоящий из множества мелких, от двух до двух десятков метров высотой пологих холмов, поросших дикими, никогда не кошеными травами. Скотину там тоже не пасли. А если забредала какая животина вроде нашей вездесущей Олимпиады, никто не шёл забирать, ждали, пока сама вернётся.
Скала… Почему пустырю дали столь неподходящее имя, одним небесам ведомо. Но так оно было испокон веков.
Оттого, что мы не знаем каких-то законов, понятий, – они существовать не перестанут. Оттого, что, узнав, мы трактуем их по своему усмотрению, их истинное значение не изменится. Это людские законы моральности «что дышло» верти, надоели – отменили, другую мораль доказываем. Но, несмотря на Лобачевского, Евклида никто отменить не может.
(из дневника отца)
Дома я, как бы ничего не ведая, равнодушно спросил у матери, знает ли она юродивого у храма, и почему он болен?
– Да, вот же ж… – буркнула мать, готовя подойник и выглядывая за воротами запропастившуюся Олимпиаду с её козлятушками-ребятушками. – Учёный, вроде, человек был, а людей не слушал. Пошёл ту скалу смотреть… А, чтоб тебя! – вскричала она, прерывая ворчание, – опять эта дурёха туда ушла, да ещё и детвору за собой потащила! Ладно, их накормит, а нам что – без молока сидеть, ждать, пока вернуться изволит?!
Я выглянул за ворота. Дом наш был на одной из улиц северной окраины, что словно лучи разбегались от пресловутого пустыря Скалы. Потому все холмы и холмики виделись, как на ладони. И наша Олимпиада белоснежным изваянием на вершине самого высокого холма, в живописном окружении козлиного выводка.
– Мам! – пожал я плечами. – Ну, глупости ведь! Давай, пойду, приведу. Ведь на глазах же…
– Нет! – вдруг истерично преградила мне дорогу родительница. – Не пущу! Нет! – она отпихивала меня от ворот в глубину двора. – «На глазах…» Отец ваш тоже вот так… на глазах… – и сникла, осела на подвернувшийся чурбан, комкая край передника, не утирая ручьём катившихся слёз с лица, с дикой, безумной тоской, молча, без причитаний, без воя, смотрела и смотрела в сторону Скалы. Лишь много погодя выдохнула всхлипом: – на глазах…
– Как, мам?! – изумился я.
– А хоронили кого ж?! – воскликнул оказавшийся рядом старшой.
А через короткое время уже вся семья, включая троих внучат-племянников, окружила её, малышня теребила за юбку, старшие за рукава – «Как так?!»
В тот день, двенадцать лет назад, в самый обычный день, будний, старшие были в школе, я с малыми сёстрами в детсаду, а седьмой наш ещё в люльке качался. Была тогда у нас корова, а не коза. Вот так же ушла она и паслась на ближних холмах Скалы. Время дойки прошло, не возвращается бурёнка. А рядом же, как на ладони! И пошёл отец вернуть заброду.
«Ты смотри, – сказал матери, – я ж всё время на глазах