Лет двадцать. Не срок давности, тогда столько было мне. Я писал на всём, что попадалось под руку, всем, что могло вывести несколько закорючек моим кривоточечным почерком.
И вот среди таких записей упоминание о ней. На заляпанном акрилом листке имя —
Морская.
Марина, это точно она. Моя Морская. Как же это было давно.
Песчаный берег…
Хотя нет. Это была Маша.
Асфальтовые вены дорог… – Нет, это не тот черновик.
Сейчас. Сейчас-с.
Вот:
«…Морская шла рядом, всячески цепляясь своими маленькими ладошками за мою руку, не желала, не могла отпустить её. А я был холоден, впрочем, как всегда…»
Нет. Это скучно. Где-то было про портрет. Может, вон в той тетрадке?
Открываю, ищу, пролистываю годы. Годы не памяти, но фантазии.
Нашёл?
«…Морская была художницей-портретисткой, хотя себя она предпочитала называть „архитектором лиц“. Да, она умела выстраивать на своих холстах даже самые некрасивые или изуродованные лица такими, какими они должны быть по замыслу Творца, что доводил её рукой свои картины…»
Но почему я не могу вспомнить её лицо? Тогда ещё девочка. Просто девочка, любящая, когда её целуют. И, зная это, я так редко её целовал. Дурак. Но всё же её лицо…
«…маленького роста, она была похожа на свой чемоданчик с красками: такая же вечно перепачканная акварелью и…»
Нет. Где же про лицо?
«…я видел в ней волшебницу, что случайно получила вместо волшебной палочки кисточку-колонок, что, впрочем, не мешало ей раскрашивать мир узорами чар…»
Лицо. Лицо. Марина.
Вспомнил!
Длинные светлые прямые волосы, что порой загораживали от моего взора взгляд-небо. Нет, не небо в её глазах. Её глазами смотрело на мир Небо – его в ней не было, она им была!
А ещё губы, такие, кажется, непримечательные, если хоть раз внимательно не всмотреться в них. Постоянно в улыбке. Хотелось прикасаться к ним своими губами, особенно когда в очередном порыве Морская грызла кончик кисточки, ощущая краску на вкус. Цвет – на вкус!
«… Марина вечно светилась изнутри – её лицо больше подошло бы одной из скандинавских валькирий. Её внутренняя сила – участь избранных, тех, кто стоит на последнем рубеже, между Молотом и Наковальней…»
Записки, они не правы. Но всё же суть…
«… в тот вечер она рисовала меня. По памяти. Воображением дорисовывала мои черты, одежду, позу. Кажется, я вёл разговор с какой-то Силой, что вот-вот должна была поглотить меня на том рисунке. В той жизни…»
Вспомнил тот портрет. Да, там я был настоящим, не то что в этой жизни – фантазии, выдумке.
«… В какой-то момент Морская услышала ветер. Он звал её моим голосом. Ветер, ветер наполняет душу смертью…»
Обычно меня зовёт этот ветер – чужим голосом человека, попавшего в беду. Когда беда не «ещё», а «уже».
«… Ветер привёл её на крышу, туда, где стоял он. Совсем, как на картине: её герой ожил. И теперь ему нужна