Первым измерил Фортингэльский тис натуралист Дейнс Баррингтон в 1770 году: у него получилось 52 фута (16 метров) в обхвате. Спустя два года рулетка его друга Томаса Пеннанта дала другое число – 55 футов 6 дюймов, что показывает, как трудно точно измерить такие массивные создания[30]. И Баррингтон, и Пеннант состояли в переписке с Гилбертом Уайтом, так что либо они вдохновили Уайта на исследование тиса во дворе его собственной церкви в Селборне, либо, наоборот, сами вдохновились его изысканиями. Уайт понимал, что этот тис очень древний, и считал, что он «ровесник церкви», которая датируется концом XII века: видимо, добрый христианин в нем не был готов к тому, какие выводы придется сделать, если тис окажется еще старше. Собрав все возможные объяснения, почему такие деревья растут в церковных дворах, Уайт расположил их по ранжиру со свойственной натуралисту дотошностью. Он считал, что они, вероятно, дают тень «самым уважаемым прихожанам»; служат защитой от ветра; обеспечивают запас квазипальмовых веток для пасхальной недели; а может быть, ядовитая листва должна отпугивать коров от церковного двора; но скорее всего тис служит «эмблемой смертности из-за своего похоронного вида». Самый популярный миф – смесь патриотизма и фантазии – состоял в том, что тисы выращивали, поскольку их древесина шла на луки. Однако эта версия упускает два важных обстоятельства: луки предпочитали делать из менее ломкой древесины испанских и итальянских тисов, а кроме того, их вырезали именно из стволов тисов, и из одного дерева получалось три, самое большее четыре лука. Так что в результате избранное дерево исчезло бы с церковного двора.
Популяризация тисов сказалась на быте самой деревни Фортингэль. В 1833 году антиквар доктор Патрик Нил писал, что существует черный рынок сувениров из древесины Великого тиса. Кусочки дерева отрезали и откалывали «местные жители, чтобы делать из них ложки, чашки