Но он слишком много повидал и разучился удивляться. К тому же, он всегда смотрел на вещи трезво, и цепкий взгляд невольно выхватывал подгнившие балки стропил, пятна плесени и дождевые потеки на стенах домов, тусклые стекла, яблоневые ветки, которые давно следовало бы спилить… приметы бедности и запустения бесчисленны, если уметь их замечать.
Или это просто наступающие сумерки?
Он побродил возле дома Марты Леманн, его будущей клиентки, поглядел в окна – они были занавешены такими плотными гардинами, что разглядеть ничего внутри было невозможно, несмотря на уже зажженные в комнатах лампы. Еще Михель попытался познакомиться с местным кошаком. Кошак был рыж и нагл, с ободранным правым ухом, и на все предложения Михеля свести знакомство поближе только зыркал зеленющими глазами и презрительно дергал хвостом. Явно чуял, что именно спрятано в сумке. Впрочем, содержимое сумки горячего желания подружиться тоже не изъявляло.
Сноловки и коты – звучит еще нелепее, чем коты и мыши. Ну еще бы, как он мог забыть.
Михель вернулся сюда утром, таким же ярким и прозрачным, как весь вчерашний день. И кошак обшипел его, сидя на столбике ворот, а яблони, когда он проходил по дорожке к дому, осыпали водопадом ледяных капель. У капель был странный горьковато-сладкий вкус.
Дверь открыла женщина средних лет, в простом клетчатом платье и льняном фартуке. Забранные на затылке в пучок темно-русые волосы, невыразительное лицо, с которого будто вытерли влажной губкой все краски.
– Марта Леманн – это вы?
– Это моя дочь. Это она выиграла. Проходите, – сказала женщина и отступила назад, в глубину прихожей, прижимая руку к груди, как будто Михель был почтальоном, принесшим дурную весть.
Михель переступил порог. Вчерашний кошак шмыгнул между ног, унесся вверх по лестнице. Сноловки в ивовой плетенке, упрятанные на самое дно сумки, возились и едва слышно попискивали. Беспокоились. Или были просто голодны.
– Ее комната наверху, она вас ждет. Мейстер ловчий…
– Меня зовут Штерн, – не оборачиваясь, сказал он.
– Позвольте мне спросить, мейстер Штерн…
– О желаниях вашей дочери я буду разговаривать только с ней. И не сомневайтесь, любое ее желание будет исполнено. Даже если она пожелает прыгнуть с крыши и свернуть себе шею.
– О нет, мейстер Штерн, – она слабо улыбнулась и покачала головой. Как будто хотела ему показать: дочь ее умница, таких глупостей ей и в голову не придет. – Я не об этом.
– О чем же тогда, мистрис?
Они стояли в дверном проеме, таком тесном, что Михель ощущал на своем лице дыхание женщины. Оно пахло яблоками.
Яблоками, черт его побери совсем.
Он уперся в косяки руками и наклонился к ней – так близко, что если бы они были не одни, любой назвал бы это непристойным.
– Говорят, мейстер Штерн, что потом они… становятся не такими.