Маме нельзя было отказывать, это вызывало в ней с трудом скрываемую ярость. При маме ей нельзя было капризничать, потому что тогда она моментально становилась «плохой девочкой». Нельзя было ничего делать в своем темпе, медлить, раздумывать, отвлекаться, потому что «мы же очень торопимся». Нельзя было не уметь чего-то сразу, например, завязывать шнурки, «один раз показала, должна понять», потому что «большая уже». Нельзя хотеть быть с мамой подольше и не отпускать ее спать, потому что «спи уже, кому говорят, ночь на дворе!». Нельзя плакать, если мама уходит, потому что «если будешь так кричать, не приду за тобой». Нельзя кричать, а то «что люди скажут». Нельзя шуметь, радоваться, прыгать, потому что «я сказала, чтобы было тихо!».
На улицу нельзя, потому что «там одни бандиты», летом купаться нельзя, потому что «простудишься или утонешь», зимой в снег нельзя, «а то вымокнешь, как тебя потом сушить», друзей домой нельзя, потому что «вы весь дом разнесете». Новую игрушку нельзя, потому что «нет денег, а у тебя уже есть две». Много вопросов задавать тоже не стоит, «и так уже от тебя голова трещит». Но самое важное, чего совсем-совсем было нельзя, потому что это совершенно «вышибало» маму, – болеть. Она должна была сделать все, чтобы не болеть: не развязывать шапку, если очень жарко, не промочить ноги, гуляя в дождь, как-то сделать так, чтобы «не продуло», и, конечно, никогда не есть врага всех детей – вожделенное мороженое. Болеть – значило подвести маму весьма серьезно. Заставить ее волноваться, ходить по врачам, лечить. Самое трудное в этом было то, что даже если не делать ничего из вышеперечисленного, болезнь все равно приходила, никого не спрашивая, как ни старайся.
С мамой нельзя было быть ребенком, потому что ее это очень нагружало. А маму нагружать нельзя. «Маму надо беречь», – так ей говорили все вокруг. Вот с самых ранних лет она и училась этой непростой науке – беречь свою маму. Вы думаете, это просто? Уберечь маму от жизни, каждый шаг в которой – подвиг, а каждый день – неимоверная нагрузка. Что неудивительно, потому что мама всегда «одна на себе все тащила».
Папа исчез с горизонта, когда ей еще и пяти лет не исполнилось. По рассказам маминых родственников, это был «никудышный» человек и мужчина, ничего не умел, денег и тех немного приносил. Она смутно помнила, но бережно хранила воспоминания о том, как он играл с ней и ее львенком, катал на коленке, улыбался, держал в своих больших руках. Мама всегда сердилась, когда им было весело, сразу появлялась в дверях с самым недовольным лицом: «Вам лишь бы веселиться, хватит уже, спать пора. Приходишь непонятно когда, а у ребенка должен быть режим». Режим всегда был важнее папы и всегда побеждал.
Она ждала его с работы, но он приходил все позже и позже. А потом вообще куда-то делся. Она хорошо помнит истерику, которую закатила мама, когда в ответ на вопрос «А папа когда придет?» на нее