леса моих желаний вдруг приоткрылись – случай, о котором можно было только мечтать и по поводу которого открыть теперь пробку флакона, чтобы упиться его густым и волнительным запахом, отдающим не то ванилью, не то ирисом и миндалем, – такой странный и прекрасный аккорд, имевший бесконечно пленяющую душу. Что заставляет нас высвобождать из темницы предмет твоего обожания? Нет ничего страшнее забвения. Чтобы красота в предмете не иссякла, нужна теплота взгляда и тепло рук, которые будут ощупывать, лелеять, ласкать и баюкать. А вот этот флакон (я давно уже положила на него глаз) – он был так похож на тыкву Золушки и обещал головокружительное путешествие в чудесный мир, в сшитую из свежих цветов романтическую историю. Страстное, истеричное желание обладать – несмотря ни на что, во что бы то ни стало – с ним ничего невозможно было поделать, с ним невозможно было бороться, и как устоять, ведь решительно никого нет в классе! Ни души! Вкушая запретный плод, нельзя избежать чувства вины и страха. То и другое, однако, бывают как вдохновение и творчество, и способствуют нашему нравственному развитию, которое, в свою очередь, делает наши души только еще тоньше и деликатнее. И хотя страх уже начинал вдруг шевелиться где-то внутри, я, убедившись, что никто не подглядывает, ухватила маленькую коробочку, спрятав ее в руке, хотела было уже вылезти через окно обратно на улицу, но передумала, – наверное, там меня уже давно искали, играя в прятки. Я приоткрыла дверь и, убедившись, что в коридорах никого нет, поднялась по лестнице в мезонин и с вожделением скупца перепрятала сокровище в свою нотную папку.
***4 Эта боль…, каков был ее смысл
в моей жизни? что она
пыталась мне сказать и чего
хотела добиться от меня?
Домой возвращаться можно было двумя дорогами. Стоишь, распятая перекрестком, и если идти через Рыночную площадь, где каждой весной и осенью проходили ярмарки, а летом останавливался передвижной зоопарк, затем по Большой улице через Каменный мост до перекрестка и направо – в нашу Павловскую улицу с ее несколькими особнячками в духе горнозаводской эпохи XIX века, – то было бы довольно не близко. Но можно сократить путь – мимо бывшей церкви (по правде сказать, у меня вот только сейчас, когда я пишу эти строки, вылетело вдруг – и это не причуда повествования, – что, должно быть, под этим самым куполом, под которым раньше пыхтел хлебозавод, раньше когда-то находилась церковь…). Но в те времена, когда я каждый день проходила мимо этого странного закопченного здания, направляясь в музыкальную школу или из нее, я не могла об этом даже догадываться.
Свернув в проулок, мимо городской бани, которая стояла тут же – рядом с хлебозаводом на берегу речки, можно было выйти на скрученную вдоль берега жгутом тропинку и через деревянный мост, задами, сократив путь, выйти к нашему дому. Задами – значит, без всякой дороги, вдоль
