Прохаживаясь, я набрел на садовника, усердно исполнявшего свою вечернюю работу, и, остановившись поглядеть, что он делает, обратился к нему с приветом:
– Добрый вечер, приятель.
– Добрый вечер, добрый вечер, – отозвался садовник, не поднимая глаз, и я по выговору сразу узнал в нем шотландца.
– Прекрасная погода для вашей работы, приятель.
– Жаловаться особенно не приходится, – ответил он с той сдержанной похвалой, с какой обычно садовники и землепашцы отзываются о самой хорошей погоде. Подняв затем голову, чтобы видеть, кто с ним говорит, он почтительно дотронулся до своей шотландской шапочки и сказал: – Господи помилуй, глазам своим не поверишь, как увидишь в нашем саду в такую позднюю пору шитый золотом джейстикор![33]
– Шитый золотом… как вы сказали, дружок?
– Джейстикор. Это значит, кафтанчик вроде вашего – в обтяжку. У здешних господ другой обычай – им бы скорей распоясаться, чтобы дать побольше места говядине да жирным пудингам, ну и, разумеется, вину: так тут принято вместо вечернего чтения – по эту сторону границы.
– В вашей-то стране не повеселишься, приятель, – отвечал я, – нет у вас изобилия, нет и соблазна засиживаться за столом.
– Эх, сэр, не знаете вы Шотландии! За продовольствием дело б не стало – у нас вдосталь самой лучшей рыбы, и мяса, и птицы, уж не говоря о луке, редисе, репе и прочих овощах. Но мы блюдем меру и обычай, мы не позволим себе обжираться; а здесь что слуги, что господа – знай набивают брюхо с утра до ночи. Даже в постные дни… Они это называют поститься! Возами везут им по сухопутью морскую рыбу из Хартлпула, из Сандерленда, да прихватят мимоездом форелей, лососины, семги и всего прочего, – самый пост обращается в излишество и мерзость. А все эти гнусные мессы да заутрени – сколько ввели они во грех несчастных обманутых душ!.. Но мне не след так об этом говорить – ведь и ваша честь, надо думать, из католиков, как и все они тут?
– Ошибаетесь, друг мой, я воспитан в пресвитерианской вере, точнее сказать – я диссидент.
– Ежели так, позвольте протянуть вашей чести руку, как собрату, – торжественно проговорил садовник, и лицо его озарилось радостью, какую только могли выразить его жесткие черты. И, как будто желая на деле доказать мне свое благоволение, он извлек из кармана