Я не только не вижу сегодня хорошей книги о вере – книги, которая бы давала читателю если не ответ, то хотя бы стимул для поиска; я не вижу хорошей книги об авторе, за которым всегда стоит и другой, высший Автор. Пишут о чем угодно, кроме себя, – потому что заглянуть сегодня в себя значит почти наверняка увидеть либо болото, либо туман, либо мертвую зыбь. Твердый нравственный критерий нежелателен – он заставит спросить с себя. Прежде вопроса о теодицее: «Как Он терпит?» – следовало бы спросить себя: «Как я терплю?» А такого вы не найдете сегодня ни в одной русской книге.
Поэтому современные русские книги читать неинтересно. Они не лечат, ибо боятся даже прикоснуться к больному месту. Это место вместо йода заливают елеем, а от такого лечения еще никто не выздоравливал.
Остается перечитывать «Воскресение». Но ведь эта книга без конца, что знал Толстой и высмеивал Чехов. И продолжать эпос о встрече русского человека с Богом пока некому.
Идея насчет русского религиозного романа и сей час кажется мне перспективной, но никаких просветов в этом направлении, как и было предсказано, не видно. Впрочем, религиозная проза возможна там, где идет дискуссия о вере. А там, где ее нет, вера есть дело тайное и подпольное, как на протяжении почти всей русской истории.
Без конца
Очередной визит в Петербург заразил меня на некоторое время историческим оптимизмом. Ездил я туда вычитывать с поэтом и искусствоведом Львом Мочаловым корректуру биографии Пастернака, которую под его руководством писал для серии «Жизнь замечательных людей». Мочалов, несмотря на свои семьдесят шесть лет, всегда мне внушает фантастическую волю к жизни. Как всякий человек, который очень много прочел и столь же много повидал, он почти не поддается панике. И во время одной из наших весьма бурных, по обыкновению, дискуссий, от которых вся его древняя квартира на Петроградской стороне вздрагивает сильнее, чем от мимоходящего трамвая, Лев Всеволодович за рюмкой очищенной подарил мне прелестную формулу: «Главная задача нашего времени состоит в преодолении эсхатологизма».
Скорость мочаловской мысли для меня всегда была великовата – я только после двух дней напряженного обдумывания уяснил себе, почему эта формула, столь симпатичная поначалу, для меня все же неприемлема. Аргументы «за Мочалова» на самом деле просты: именно ожидание конца света – как та война, на которую все списывают. Конец, а потому необязательно вести себя по-человечески. Можно показывать по