Вдоль Павловского парка, что под Петербургом, бежал по дорожке мальчишка лет десяти, играя в футбол пустой банкой из-под пепси-колы. И где-то у Чугунных ворот так «запульнул» банку ловкой подсечкой, что она улетела за забор, в кусты. И надо же, какой не ленивый мальчик оказался: полез через забор за своей баночкой. Кое-кто может подумать, что он был просто жадный, но мы думаем – вряд ли. Во-первых, таких баночек валяется – хоть пруд пруди, а, во-вторых, мы довольно хорошо знаем этого мальчишку и ничего такого, в смысле жадности, в нем не замечали. Почему полез? А бог его знает? Душа ребенка – потемки, это я вам точно говорю. Словом, полез и все тут. Долго ее искал, ведь кусты в парке – что твои джунгли – густо заросшие. Однако нашел. Узрел как-то. Теперь надо было ее достать: раздвинул кусты, поцарапался малость и протянул руку… Но что это?
Держа под мышкой завернутые в газету рисунки, Герман вошел в художественную школу. Когда он разложил рисунки перед преподавателем – молодой женщиной, та задумчиво сказала:
– Глаз есть, но пропорции, линии… – Она поморщилась, покачала головой.
– Хочешь учиться?
– Это не мои рисунки.
Герман сбивчиво рассказал о своем друге.
– Мы должны получить согласие его родителей. – Преподавательница взяла лист бумаги и что-то написала. – Отдашь эту записку его маме.
Оза встретил Германа своей обычной тихой улыбкой. В руках у него была книга, которую тот ему оставил: «Луна и грош» Сомерсета Моэма.
– Ты правду сказал, что у меня есть талант?
– Это не я сказал.
– А кто?
– Одна художница. Она сказала, что у тебя есть глаз.
– Как это, глаз? – засмеялся Оза.
– Глаз художника. Тебе надо учиться…
Он вышел из салона и увидел свой родной город таким, каким знал прежде. «Я должен его увидеть»
…С того дня для Озы началась новая жизнь. И дело не только в том, что рисование стало целью и смыслом его жизни. Просто оно раскрыло перед ним дверь в жизнь, раздвинув тесные стены комнаты. Оза жадно учился, много читал, часто бывал на улице теперь с неизменным мольбертом и альбомом. Отныне не Герман Озу, а Оза Германа увлекал собственной жаждой познания. Он буквально проглатывал все приносимые ему книги и требовал новых.
– Ты прочел «Братьев Карамазовых»? – начинал он, к примеру, когда приятель не спеша катил его по парку на коляске.
– Угу.
– А «Записки из мертвого дома»?
– Угу.
– Что ты все «угу» да «угу», – сердился Оза. – Больше сказать нечего? Ты любишь Достоевского?
– Разве его можно любить? Пушкина можно, Тютчева… А Достоевского?!
– Как он людей знал! Не могу его спокойно читать. За человека обидно, сил нет! Тебе не хотелось отшвырнуть книгу?
– Но он же буржуазное общество описывает. Прогнившее.
– Ты прямо как по учебнику шпаришь, – засмеялся Оза. – Прогнившее… Неужели